Григорьев пруд

Разгрузив бревна, пошли умываться. Иван не спросил зачем, догадался: Коротков приглашает к столу. Так и есть: посреди веранды — широкий круглый стол, заставленный разнообразной закуской. В руках начальника склада — бутылка «Столичной». Распечатал, разлил всем поровну. Каждый потянулся к своей рюмке. Только Иван не оторвал тяжелых ладоней от колен.

— Ты не привередничай, бери, — сказал Коротков.

— Смелее будь, — подмигнул шофер.

— Умел работать — умей и выпить, — засмеялся Шаров.

Молча выпили. И опять Иван сложил руки крест-накрест.

— Закусывай, не стесняйся, — опять соизволил напомнить начальник склада.

Иван захмелел быстро, хотел приподняться, но почувствовал тяжесть во всем теле. А тут еще налили — не обошли.

— Выпей, Иван. За наше общее дело.

Не отказался — выпил. Дали закурить. Курил, склонив голову на грудь. Кто-то положил на плечи руки, встряхнул слегка: очнись, мол, не чужайся. Поднял глаза — улыбающийся Коротков.

— Возьми, выручка твоя. Все честь по чести, всем поровну.

Положил деньги в ладонь Ивана, сжал в кулак.

— Крепче держи, а то выронишь.

— Зачем? — выдавил Иван.

— Бери, заслужил. Вот так, — и отошел, убедившись, что Иван деньги в карман положил.

Не дали Ивану опомниться, опять кто-то в бок толкнул. А-а, шофер. Ну, садись, рассказывай. А шофер вдруг ударил кулаком по столу, выкрикнул:

— Некуда развернуться, сработали тормоза, — и опять ударил, опрокинул рюмку. Остатки водки вылились на скатерть. Шофер поднял рюмку, поставил ее, насмешливо сказал: — Пардон, мадам, извините, — и потрепал Ивана по шее: — Брось печалиться, Ванюша, брось. Жизнь, она, брат, не любит кисленьких да слезливых, она их вот так, — он сделал движение, подобное тому, какое делает прачка при отжиме белья, — и как сработанную деталь — в мусор, — склонившись к Ивану, шепотом заговорил: — А лучше не поддаваться, лучше устоять. Не устоял — и покатился под гору... Ты раздражал меня, потому что упрямился. Обидно: ты можешь, а я не могу... А сейчас мы сравнялись, и я жалею — и себя, и тебя. Всех кисленьких жалею, а другие — раздражают... Налить еще? Не хочешь?.. Ну, я тогда выпью...

Кружилась голова, лица расплывались как в тумане, слова разговаривающих слышались глухо, утробно, отчетливее всего он видел свою рюмку с длинной тонкой ножкой и на дне рюмки с покачивающейся светлой жидкостью хлебную крошку. И подумалось внезапно: «И я, как эта хлебная крошка, на самом дне, — и ужаснулся. — Окажись здесь другие, но такие же, как эти, и тогда бы он был здесь. А почему?»

И вдруг ударил по столу, по тому же месту, что и шофер:

— Не хочу... не желаю...

Вскочил и наткнулся на что-то мягкое, пригляделся и увидел перед собой смутные, с набежавшей слезой, огромные, испуганные глаза Шарова, и не чувствовал, как окаменевшие пальцы сжимали что-то податливое, хрупкое.

Его оттащили, дали холодной воды. Он жадно выпил ее, на время пришло отрезвление.

— Закружилось, — он зачем-то улыбался, потом, шаря ладонью по столу, спросил: — Ничего не осталось?

Его поняли, налили полный стакан водки. Снова все пошатнулось, начало быстро оплывать, становиться ватным. Потом ему захотелось петь. Затянул грустный мотив, замолк на полуслове, прислушался, удивился настороженной тишине, сказал, силясь подняться:

— Домой пойду, засиделся...

18

У двери в свою квартиру он зацепил ведро, оно упало, и под ноги покатились клубни картофеля. Он наклонился и стал сгребать их в кучу, придерживаясь за стенку. Вышла на шум Ольга, выглянули соседи.

Увидев жену, Иван выпрямился, потянулся к ней, бормоча:

— Вот рассыпал... я сейчас... сам... ничего... сам...

Ольга потянула Ивана за рукав, но тот упирался:

— Я это... убрать... сейчас...

— Потом, Ваня. Пойдем.

Она силком втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, испуганно всплеснула руками:

— Господи, на кого ты похож...

Иван послушно проследовал за женой в боковушку, натолкнулся на кровать, повалился на нее вниз лицом. Ольга перевернула его на спину, помогла лечь удобнее, присев на корточки, начала расшнуровывать ботинки. Иван приподнялся на локтях, задержал внимание на выгнутой услужливой спине. И вдруг подумал: «Из-за нее все, из-за нее озлобился Коротков, отомстить решил». Застонал и откидываясь назад, взмахнул ногой, потом закричал и, хрипя и надрываясь, медленно сполз на пол.

— Прочь... все прочь... ненавижу...

Он что-то еще кричал, покачиваясь на слабых ногах перед сжавшейся в комок женой, схватил ее за плечи, хотел взглянуть в лицо, но Ольга не отрывала рук от него, тогда он оттолкнул ее от себя и, распахнув дверь, вывалился в коридор.

Как он попал в сараюшку, не помнит, очнулся поздним вечером на куче угля. Непонимающе смотрел на мигающие звезды сквозь щели в стене и вдруг, застонав, вскочил и бросился к выходу. С разбегу торкнулся в дверь квартиры. Закрыта. Сунул руки в карманы брюк, вытащил ключ. Щелкнул замок. Вошел. В квартире — темно, тихо.

— Оля, — позвал шепотом и уже чуть погромче: — Оля.

Не включая света, натыкаясь на стулья, на перегородку, добрался до кровати, пошарил по постели: никого. Закружился по комнате, шепча:

— Оля, где ты, Оля?