Григорьев пруд

— Езжай! — буркнул Григорий, бережно прижимая к коленям завернутые в серую холстину саженцы и кустарники.

Ямки — глубокие и широкие, можно целое дерево в каждую посадить, — были выкопаны еще накануне. Не дожидаясь следующего дня, Григорий, наскоро перекусив, принялся за посадку. Ломило поясницу, спину едва разгибал, руки от усталости подрагивали как у больного, но не дал себе передышки. Ушел отдыхать, когда все, что задумано было, отработал сполна. И кустарники, и саженцы высадил и теплой, подогретой на печи водой полил. И удобрениями землицу пожаловал. И не магазинными удобрениями, а естественными, природными, как и полагается, — коровьим навозом да куриным пометом.

А с каким нетерпением ждал он первых всходов! Как радовался нежным, бледно-зеленоватым росткам! С какой любовью прикасался к набухшим почкам яблонь и груш. Появление на свет каждого листочка — бархатисто-нежного, клейкого — не проходило мимо его взгляда!

Однажды он едва не заплакал, когда утром увидел на грядках следы босых ног. Ребятишки в его отсутствие совершили первый, несмелый еще набег на его огородные владения. Тонкие ниточки моркови не успели набухнуть, а уже приманили к себе любителей ранней зелени. Морковь повыдергивали не с краю, бережно и аккуратно, а прямо с середины в надежде, что там, где гуще ботва, морковь потолще, вкуснее. Да и как повыдергивали. Небрежно, наспех, захватывая в руку по целому пучку. А ведь большая часть вырванной моркови оказалась совсем непригодной. Вот и побросали ее тут же. А сколько ногами потоптано? Не сосчитать. Григорий так и схватился за сердце. Нет, не от скупости, а оттого что все было порушено столь низко и гадко.

Не любил Григорий держать собак, да еще на цепи, а пришлось. Отправился к соседу, купил овчарку. На душе полегчало: набеги не повторятся.

Со вторым же злом хоть и трудно было справляться, но не жаловался. Разную погань сорняковую руками выдергивал, с корнем, и не кидал ее тут же, а подальше выбрасывал. Чисто, опрятно было всегда, хотя с каждым днем времени свободного оставалось все меньше: решил — до осени дом достроить.

А на второй год уже легче было. Конечно, свой дом есть свой дом. Работа находилась: там доску прибить, там окно застеклить, там яму подровнять. И все же свободного времени было больше. А значит, больше времени можно было уделить огороду, где все росло на диво красиво и пышно. Природа благодарна: она на заботу отвечает радостью. Не раз ловил Григорий себя на мысли: «Почему так же не бывает среди людей. Даже среди самых близких. Больно и обидно».

На третий год выпало Григорию еще большее счастье: зацвели деревья. Весь огород преобразился, посвежел, стал еще красивее. В белом цвету стояли груши и яблони, а потом, когда лепестки стали опадать, они покрыли участок до самых дальних уголков белым кружевом.

Любил бывать здесь Григорий, особенно по утрам. Еще густой, молочно белый туман стоял по колено, покачивался мягко, и когда ходил Григорий по дорожкам вдоль грядок, казалось, что будто он не по земле ходил, а плыл — невесомый, с облегченной душой. Ни одной худой мысли в голове, ни одной — даже крохотной — тяжести на груди. Дышится легко, просторно, на душе — блаженная улыбка. Так и плыл бы и плыл среди осыпанных белыми лепестками деревьев.

Да и в другое время здесь ему было хорошо. Только входил в границы своего зеленого царства, будто сразу очищался. Думал: «Так, наверно, после смерти в райские врата вступают. Так это же после смерти, а я при жизни своей место очищенное от разных грехов отыскал».

Жалел, что раньше о месте таком не догадывался. Вздыхал: «Авось жизнь моя в другом бы разрезе выдалась».

Вот и случилось, что, кроме работы да дел неотложных по дому, все остальное время стал проводить Григорий Пестов в огороде. Устроил лежанку под широким навесом — и солнце не печет, и дождь не помеха. Рядом с лежанкой стол смастерил, скамью поставил. А летом и вовсе приладился ночевать. Собака стала как-то ни при чем, только раздражала — звякала цепью, взвывала протяжно, по-волчьи. Спусти с цепи — все грядки вытопчет. С легким сердцем отдал товарищу по работе. До глубокой осени вместо пса сторожевого был. Так, разумеется, соседи поговаривали, сам он думы такой при себе не держал.

И даже в страшном сне не предвидел Григорий, что придется ему на восьмом году своими руками порушить огород — это зеленое царство, этот рай, который казался вечным.

4

Оглянись Григорий, хотя бы мельком, исподлобья взгляни, не выдержал бы Комарик, окликнул бы хозяина дома: бери свои деньги, вместе с надбавкой обещанной, только в покое оставь. Невидимый обруч стискивает грудь, дышать все труднее, в ногах — свинцовая тяжесть. Можно подумать: натрудился за день, тело требует отдыха. Конечно, и это есть, и все же никогда еще не чувствовал Комарик, чтоб так сильно, до боли стискивало грудь, так захватывало дыхание.