Гроб полковника Недочетова

— Пойди, Гаврилыч, скажи — пушшай толстую эту доставят сюда. Поспрошаем.

Один из трех вышел.

Было тихо в избе. За столом молчали. Молча поглядывали на женщину. И Коврижкин уже не предлагал ей садиться на табуреточку.

Потом пришли Королева Безле и тот, кто уходил за ней.

Королева Безле подошла к столу, сбоку, украдкой посмотрела на вдову. Посмотрела — вздохнула.

Коврижкин вытянулся через стол к ней, протянул руку, отставил палец (темный с черным ободком грязевым под ногтем; узловатый), и пальцем на вдову, Валентину Яковлевну.

— Эта с какой стороны в деле этом, в денежном участвовала?.. Расскажите–ка, гражданка, всю правду!..

Королева Безле растерянно и смущенно глянула на вдову (встретила испуганный, ждущий, враждебный взгляд), растерянно уставилась на. Коврижкина.

— Как это? Не понимаю я…

— Ах, — скривился нетерпеливо и обиженно Коврижкин. — Должны вы понять… Как вы, гражданка, нам сообщили правильно про гроб и про всю фальшь с деньгами, за что вам будет от штаба благодарность и смягчение вашим поступкам, ежели какие были… ну, вот, как довели вы до сведения о деньгах, так теперь является вопрос: в каком участии находилась гражданка вдова в этом деле. Она же отрицает, говорит, что ей неизвестно об деньгах, на покойника, на мужа своего опирается… Значит, сообщите: насколько ей известно было… Понятно?

Трое вытянулись, уставились на Королеву Безле, ждут.

Королева Безле жалко, бледно улыбнулась (вовсе и улыбаться–то не нужно было), пошевелила толстенькими пальцами, кашлянула:

— Я вам, что знаю, расскажу…

— Вот, вот! — закивали за столом. — Главное, правду! Чтоб без хитрости и без вилянья!..

— Я это от пьяных узнала, от офицеров. Пили мы с ними, — смутилась, покраснела Королева Безле. — Напились они, да спьяна и рассказали, что из зеленых ящиков деньги в гроб переложили…

— А гроб–то с чем был?

— Как с чем? — оживилась Королева Безле. — Там покойник был… вот муж ихний… — Остановилась, взглянула на вдову и в горящем, неотрывном взгляде, в ожидании, не увидела уже злобы и недоверия.

— Был, значит, покойник–то в гробу? — заинтересованно, мягче спросил Коврижкин.

— Был, был! Это в Максимовщине, в селе, ночью офицеры деньги перегрузили в гроб… А тело покойника во дворе, за гумном, в снег зарыли…

Трое за столом задвигались, выпрямились:

— Та–ак!..

— С почетом, значит, подполковника–то похоронили!.. Ха!..

— По–белогвардейскому!..

— По–собачьи!..

Вдова подняла обмотанные руки и укрыла ими лицо. И из мятых, полумокрых платков послышался всхлип.

Коврижкин оглянул избу, увидел у стены лавку, кивнул часовому у дверей:

— Подставь–ка лавку!

И когда лавка с грохотом стала возле женщин, сказал обеим, не глядя на них:

— Сядьте… Эту–то посадите…

Королева Безле бережно обняла вдову и посадила.

Сидя, Королева Безле почувствовала себя свободней,див себя, обдернув, обуютившись, связно и толково рассказала обо всем.

А когда она рассказывала, вдова Валентина Яковлевна опустила резко на колени руки, сжала их, впилась в нее глазами. Не плакала, не прерывала, а только тяжело, упорно глядела и впитывала в себя все, все…

19. Женское.

Об этом нужно рассказать без улыбки, снисходительно, осторожно.

В избе, там, куда согнали коврижкинцы офицерских мамзелей, где раскаленная печка железная потрескивала, позванивала, было тихо. Женщины сжались, молчали. Крикливые, шумные, озорные — они зажали в себе неуемность, размах, бесшабашность — и затихли.

Они затихли сразу после того, как пришли оттуда, из штаба, после допроса, вдова с толстой. Они еще не знали всего, но увидели они опаленное отчаяньем и обидой лицо вдовы и растерянность грузной Королевы Безле — и сжались. Они уже узнали о гробе, о деньгах, об обмане. И чуяли тяжелое, гнетущее, что нависло над чужой, но ставшей близкой в незнаемом еще горе женщиной.

Прислонившись к стене, сидела на лавке вдова, Валентина Яковлевна. Она молчала. Она не плакала. Но глядела пустыми, невидящими глазами. Глядела — и ничего не видела.

И смотрели на нее подобревшими, влажными глазами женщины. Смотрели — и думали о чем–то, каждая о своем. И так долго бы, быть может, молчали они и множили и травили в себе тоску, если б не Королева Безле. Грузная, оплывшая — встала она перед вдовою, подперла рукою щеку (врала она, поди, что прокурорской дочерью была в девичестве невинном!), всхлипнула, проглотила слезы и бережно сказала.

— Вы бы поплакали, голубушка! Поплачьте! Легче будет!..

И, как по сигналу, зашевелились, поднялись с мест, двинулись к вдове остальные:

— Не задерживайте слез!

— Облегчите себя!

— Легче будет!.. Гораздо легче!..

Плеснулись женские, бабьи слова ласковые. Рванули что–то во вдове, какую–то пелену разодрали на ней, какую–то перегородочку проломили, — потемнели глаза ее, стал ближе, во что–то уперся далекий, уходивший взгляд. Дрогнули плечи. Всхлипнула, привалилась плечом к темной стене, затряслась.

Пришли слезы.

Обсели вокруг нее женщины. Вздыхают, глядят на нее. Стала ближе она. Стала проще, роднее. Можно приласкать, успокоить, говорить нелепые слова, вместе плакать можно.

После первых слез пришли слова.