Гром победы

Она вдруг забыла, зачем она рвалась сюда, в этот тёмный затхлый покой. Ничего не было, не осталось ничего от всех её намерений, планов и замыслов — одна лишь мучительно виноватая жалость к отцу. И он должен был, должен был непременно узнать, как она любит его, как жалеет, как не хочет, не хочет, чтобы он умирал!..

   — Родной! — закричала она. — Батюшка мой родненький, сердешненький!..

Голос и руки Франца Матвеевича — рукава и манжеты — протянулись:

   — Государь! Ваше величество! Завещание! Анна, принцесса Анна, ваша старшая дочь. Завещание, сукцессия на российское царство — Анне!.. — кричал странно властно...

Огромные круглые глаза растворились, раскрылись на умирающем лиде. Шевельнулись дрожью тяжёлые веки.

Санти улаживал грифельную доску. Безумная надежда охватила Анну, всю душу... Она, как зачарованная, смотрела на большую руку отца, на грифель в пальцах... Но не о завещании она думала сейчас, а лишь твердилось в уме лихорадочно, механически-безумно: «Пусть не умирает... пусть не умирает... пусть не умирает...»

Пальцы, сводимые смертной судорогой, отказывались писать.

Голос отца услышался ей неожиданным и страшным, этот голос уже звучал словно бы и не из этого мира:

— Отдать... Отдайте всё!..

Резко, тяжело, напряжённо метнулось на смертной постели большое тело...

И прежде чем кто-то произнёс: «Государь скончался», а может, и не произносил никто, но ей уже было внятно, что всё, всё кончено!..

И руки худенького, сероглазого, некрепкие, но так страстно желавшие, жаждавшие поддержать её, подхватили её. Она не противилась. Но не теряла сознания. Так хорошо, так желанно было бы потерять, но она не теряла... И от этого, и от всего наконец-то просто горько заплакала...

* * *

Гроб государя выставлен был в особой зале, наименованной «печальной». Множество свечей, горевших в подсвечниках высоких, поставлено было по обеим сторонам гробового ковчега. Над самою главою императора гордо возносился вверх штандарт с двуглавым орлом. Налево от гроба установлена была фигура, олицетворяющая Российское государство, направо — фигура Геркулеса[17], означающая силу. Двуглавый орёл — российский герб — удерживался на штандарте с обеих сторон двумя скелетами-щитодержателями. И с обеих же сторон замерли в почётном карауле алебардщики в чёрных плащах. В ногах гроба поставлены были три табурета, на их подушках возложены были три российских ордена, важнейшим из коих был орден Андрея Первозванного, Христова апостола, принёсшего христианство на земли древних сарматов. Орден сей изображал нагую фигуру распятую. Далее возложены были скипетр и держава. В головах же была поставлена императорская корона и — по обеим сторонам от неё — две старорусские шапки великокняжеские.

От всей этой торжественности будто иссыхали в глазах Анны простые слёзы. Она подмечала, как странно соединились теперь в её душе глубокая печаль и самое простое же любопытство. Хотелось озирать «залу печальную», оглядывать все фигуры и реалии...

Государыня не выходила. Сначала сама была плоха здоровьем, затем хуже стало маленькой царевне Наталье. Гроб государя ещё стоял в «печальной зале», когда семилетняя его самая младшая дочь скончалась. Гроб маленькой покойницы был выставлен рядом с гробом её отца.

* * *

Андрей Иванович Остерман словно бы исчез. Во всяком случае, он не попадался на глаза ни цесаревне, ни герцогу. Последний даже пытался искать своего старшего друга, но почему-то сыскать не мог. И дома никогда не оказывалось. Впрочем, быть может, всё это объяснялось погребальными хлопотами?..

Анна и не надеялась особо на Андрея Ивановича. Более занимало её: остаётся ли надежда?

После того безумного бега, после того поединка она поняла совсем ясно, кто её враг. Меншиков! Сначала она испугалась. В нём ведь страшен был напор бешеный, когда все преграды с пути отбрасываются. Анна подумала, что ведь и в её матери было прежде нечто подобное — сильное, очень энергическое... Это всегда пугает. Но если не желать пугаться?..

* * *

   — Нам следует покамест держаться в стороне, — уверял Бассевиц герцога.

   — Что же Андрей Иванович? — спрашивал тот. — Видались ли вы с ним?

   — Увы, нет. Невозможно было сыскать...

Герцог волновался. Что должно произойти?

И как могут отразиться грядущие события на его грядущей же борьбе за возвращение Шлезвига? И невеста его, не угрожает ли ей опасность?

   — Не угрожает ли опасность цесаревне?

   — Как можно!.. — И Бассевиц замолкал.

Но Карл-Фридрих уже отлично представлял себе, как это можно. И будто в ответ на его невысказанный вопрос Бассевиц говорил уклончиво, что следовало бы поспешить со свадьбой. Но о какой свадьбе можно было вести речь, когда траур, траур... Бракосочетание станет возможным не ранее конца весны или начала лета, а ныне лишь январь...

Герцог решался задать совершенно прямой вопрос:

   — Кто же?..

И понимал, что его просто-напросто прерывают.

   — Нам следует ждать и по возможности не мешаться в здешние дела...

* * *