Гром победы

   — Ты? Ты роза, ещё не до конца распустившая лепестки, махровая чайная роза...

   — Ты льстишь мне...

   — Если желаешь знать, я всего лишь повторила слова другого человека...

   — Другого человека? Кого-нибудь из Долгоруковых? Нет, прошу тебя, не надо! Я рассержусь! О! Весь этот разврат придворный... Но знай, меня они в это не втянут. И я лучше уйду в монастырь, лучше зачахну в самых дальних покоях в посте и молитвах, но женою этого ужасного Ивана я не буду!

   — Какие подозрения, Натали! Откуда? Я могу так легко рассеять твои страхи. Если бы я знала, что у тебя на душе, я бы давным-давно успокоила тебя.

   — Это и сейчас не поздно сделать. — Цесаревна ещё посерьёзнела.

   — Но мне странно, что ты не знаешь этого!

   — Чего же я не знаю?

   — Твой ужасный Иван просто-напросто влюблён! И представь себе, не в тебя!

   — «Мой Иван»! И в кого же? И вправду интересно. И я не знаю...

   — Это всегда так: ни о чём не подозревает именно тот, кого это вплотную касается!

   — Но в кого же он влюблён, этот чудак?

   — Теперь, когда он тебе уже не страшен, ты зовёшь его «чудаком». Я не удивлюсь, если дело дойдёт и до «милого», «дорогого». А там и влюбишься, и будешь страдать от неразделённой любви!

   — Насмешница! И как же он не чудак? Он чудак и есть. Недавно брат мне рассказал прекомичный случай. Надобно было подписать смертный приговор преступнику, брат садится, берёт перо. И вдруг Иван быстро наклоняется и кусает его за ухо. Вообрази! Укусил чуть не до крови! Брат вскрикивает. И тогда любезный Иван с важностью объявляет: «А когда голову отрубают, тогда ещё больнее!» И, разумеется, смертный приговор остаётся неподписанным!.. Чудак!..

   — Хотела бы я узнать, в какую сумму золотом обошлась родным преступника эта шутка!

   — Ах нет! В том-то и вся острота, что освобождённый преступник — простой мужик, убийца из ревности!

   — Сказка! Неимоверно!

   — Однако в кого же он влюблён?

   — В малютку Шереметеву. И говорят, с полной взаимностью. Такая любовь! Скоро о них начнут складывать поэмы!

   — Я рада...

   — Не вижу особой радости на твоём личике.

   — Но ты же знаешь, я не люблю открытого смеха во весь рот. Я не Лизета!

Дашенька скорчила гримаску.

   — Я могу тебя утешить лишь одним, Натали. И мне остаётся лишь завидовать чужой взаимной любви. И не знаю, сколько ещё времени это продлится! А всё же... позволь тебе сказать: ты завидуешь напрасно.

   — Если ты хочешь снова попытаться и пересказать мне чей бы то ни было комплимент, ты стараешься зря. Я не отвечу никому. Этот омут разврата не затянет меня. А кстати, кто же сравнивал меня с розой?

   — Но, Натали, а как же омут разврата?

   — Я просто желаю знать, кого мне надо особенно остерегаться. Вот и всё!

   — Хорошо, я не стану мучить тебя. Это испанский посланник де Лириа.

   — И кому он это говорил?

   — Кому? Всем! Волконской-старой, и Волконской-молодой, и обеим Голицыным... Все слышали. Но тебе не следует опасаться. У него самые честные намерения.

   — Ты снова шутишь...

   — Нет, это всё то же положение, когда знают решительно все, кроме той, кого это касается, то есть кроме тебя.

   — И чего я не знаю на этот раз?

   — Сватовства к тебе испанского принца!

   — Боже мой!

   — Натали! Тебе дурно? Прости меня! Я напугала тебя?

   — Нет, нет, со мной всё хорошо. Но я должна... я хочу сказать тебе... Я знаю. Герцог де Лириа имел со мною конфиденциальную беседу. Более того, у меня есть портрет принца.

   — И ты молчишь! И ты ничего не говоришь мне, своему лучшему другу!

   — Ты вправе сердиться. Но... это было так неожиданно... Я не могла об этом говорить. Даже тебе. И теперь я прошу тебя: это надо покамест держать в полной тайне...

   — Но как бы я желала увидеть портрет! В кого же влюблена моя серьёзная Натали?

   — Влюблена? В портрет? Я могла бы сейчас отшутиться, но, должно быть, моя серьёзность и погубит меня. Да, ты права, именно влюблена. И если ты хочешь увидеть его — смотри!

Глаза Дашеньки, яркие от природы, заблестели ещё ярче. Наташа скользнула тонкими пальчиками в кружева, обрамлявшие четырёхугольный, чуть скошенный с изяществом вырез платья. Явился медальон на тонкой цепочке. Наташа не выпускала его из рук. Дашенька разглядывала изображённого юношу.

Прелестной грузинке он показался слишком бледным, и щёки слишком впали, и губы тонки, и волосы... почти белобрысый... Нет, она не могла понять, что нашла в нём Натали...

   — Он удивителен, не так ли? — спросила Натали с обычной своей серьёзностью.

   — Да, я бы сказала... — Дашенька не находила слов для естественной похвалы. И обрадовалась, когда нашла совсем внезапно. — В нём чувствуется происхождение, истинная знатность, право!

   — Ум! Тонкость чувств! Вот что я вижу на этом портрете. — Натали бережно скрыла медальон на прежнем месте. — Утончённый ум и богатство утончённых чувств...

   — Ты будешь счастлива, я верю.

   — А ты поедешь со мною? В Испанию! Герцог рассказывал мне, там необыкновенно красиво, такие старинные дворцы, фонтаны...

   — Как в Петергофе?

   — Нет, лучше! — убеждённо возразила Наташа. — В Петергофе всё совсем новое, а там старинное.

   — Ты соблазняешь меня. Разумеется, я поеду, если ты не забудешь обо мне...