Громкая тишина

На Урале, куда отправили его к тетке на лето, сосед взял его на дальний покос. Ехали на телеге по тайге, наклонялись под хлещущими еловыми ветками, плюхались в густые жирные лужи. Приехали наконец на поляну, где стояли сырые копешки, дымился костер, косцы в опорках, в рубахах навыпуск, шумели косами. Лошадь у балагана отбивалась хвостом от слепней. Из балагана вышла женщина, невысокая, в белом платье, с босыми ногами. Он не помнил ее лица. Только помнил, как замер, остановленный сильной, плотной волной, набежавшей на него от ее гибкого в поясе тела, голой шеи, голых, чуть расставленных ног. Словно пространство, разделявшее их, зарябилось. По нему пробежала пульсирующая тугая волна, повторявшая многократно эту женщину. Приближала к нему, припечатывала, оттискивала на нем ее образ. Понесла обратно его отражение, такое же бестелесное, к ее груди, к ее круглым, видневшимся из-под платья коленам. Это длилось секунду. Подходили к балагану косцы. Среди них ее муж, высокий, горячий и сильный, улыбался красивым лицом.

Нет, то была не любовь. То были ее гонцы. Любовь пришла позже. Налетела стремительно, ярко. Остановилась в нем огромно и неподвижно. И он обнял своей любовью ее, любимую, и землю, и воды, и небо, и прошлое, и будущее. Стал необъятным. Стал любящим…

…Он следил за рекой, за ее стремительной зеленью, за курчавой, шипящей пеной, окружавшей мокрые камни, за брызгами радуги, красновато-синими проблесками. Река, бегущая рядом, была студеной и чистой, с незримым полетом форелей. И хотелось раздеться, лечь в ее длинные струи, охладить себя, смыть горячий нагар. Лежать недвижно среди песков, стать рекой.

«Не рекой! — усмехнулся он. — А колонной!.. Еще одной, пахнущей нефтью…»

Он уже чувствовал ее приближение, принимал о ней вести от постов, которые она проходила. Представлял, изогнутую, составленную из красных «татр», с серебряными приплюснутыми цистернами. За баранками сидели афганцы. Их смуглые серьезные лица. Намотанные на головы ткани. Это была афганская «нитка». Ее ждали кабульские такси, двухцветные, пылящие, юркие, среди торжищ и узеньких улочек. Ждали трескучие, усыпанные блестками моторикши. И тяжелые, изукрашенные, как терема, грузовики. И самолеты авиакомпаний «Бахтар», «Ариана» на кабульском аэродроме. Теперь она, эта «нитка», извивалась в ущелье, и комбат, нахохлившись, сгорбившись, ловил в наушниках падающий с неба голос, обесцвеченный эфиром, исколотый шумами и тресками:

— «Двести шестой»! На связи «Гора-четыре»! Горит афганская «нитка»! Обстрелян афганский пост! «Татры» встали! Бой в районе поста! Поддерживаю афганцев огнем минометов! Как слышите меня? Прием!

— Слышу вас хорошо! Работайте минометами! Иду в ваш район! Буду выводить афганскую «нитку»!

И ветер надавил на глаза, размыл очертания откосов, блеск реки, сорное мелькание обочины. Бетонка ревела, гнала вперед транспортер. Кишлак зарябил глинобитными клетками, как чей-то ребристый, запекшийся след. Он был пуст. Все ушли, угнали коз и овец, унесли детей. Скала нависла над трассой, и бетонка, огибая ее, делала петлю, скрывалась за гранитными глыбами.

— Кудинов! — позвал комбат, наклоняясь в открытый люк, окликая в переговорное устройство пулеметчика. Секущий, короткий, страшный звук прошел по броне, будто ударило по ней огромным зубилом, и этот скрежещущий дырявящий звук отозвался в голове, в глазницах, в зубах. Транспортер вильнул, прижался кормой к скале, а сверху продолжало стучать. Вблизи за обочиной крошилась и брызгала галька — пули, уходящие в грунт.

— Под броню! — рявкнул комбат, заталкивая этим хриплым рыком солдат в короб, видя, как падают они вниз, сталкиваются, цокают касками, протискивая за собой автоматы. Нерода, встав с сиденья, отпихивал, открывал защитную лобовую плиту.

— Ты что, Нерода! Зачем! — пытался понять комбат.

— Все нормально, товарищ майор!..

Некогда было понимать, разбираться. Все живы, моторы в порядке.

— Вперед! — скомандовал он.

Они обогнули выступ, вылетели на длинный прямой отрезок. Там, впереди, чадно, ровно горели две «татры» — угрюмым тяжелым огнем, окруженные графитовой копотью. Обе бесцветно-серые, с обгоревшим покрытием. Колонна стояла по всей длине, по осевой — нарядные красные грузовики с солнечными лобовыми стеклами, посеребренные цистерны. И от них, выскакивая из кабин, разбегались водители. На обочину, вниз под откос, к реке, пригибаясь, выбрасывая гибкие проворные ноги в клубящихся шароварах, развевая долгополые пиджаки и рубахи, придерживая на головах ворохи мятых тканей. Падали, ползли, затаивались в ложбинах, прижимались к пыли.