Громовой пролети струей. Державин

Убедившись в том, что ему с Тутолминым не ужиться, Державин с обычною своею настойчивостью принялся через близкого ему Львова воздействовать на графа Безбородко, с каждым днём игравшего всё более важную роль при дворе. Державин давно уже мечтал о кресле казанского губернатора и теперь начал постепенно приводить в порядок свои казённые бумаги для сдачи их. Но, осматривая приказ общественного призрения, губернатор нашёл в денежной ведомости, поданной Грибовским, неверные итоги. Сличение со шнуровыми книгами показало, что купцам заимообразно выдано семь тысяч рублей, в наличных недоставало ещё тысячи.

3

   — Знаю я, братец, что ты ветрен. И так как тебя люблю, хочу услышать от тебя всю правду...

Разговор губернатора с Грибовским происходил в державинском флигельке, лицо на лицо. Секретарь сидел, упнув глаза в землю.

   — Тебе же ведомо, что наместник всяческими безделицами подыскивается под меня и легко сказать может, что деньги похитил я!..

   — Каюсь, Гаврила Романович! Тысячу эту проиграл в вист с вице-губернатором, губернским прокурором и председателем уголовной палаты...

   — Все любимцы наместника! — вставил Державин. — А что же ссуды купцам?

   — Просил у них денег на покрытие карточного долга. Обещали дать, но если сами возьмут у казны без расписки.

Державин ободряюще положил ему руку на плечо:

   — Изложи всё на бумаге, как письмо губернатору.

Что делать! Сам небось был таким же. И чрез проклятые карты сколько мучений пережил!

По уходе Грибовского Державин велел пригласить к себе сперва вице-губернатора, затем прокурора и председателя палаты. Вице-губернатор был известный плевака. Скажет — сплюнет, переспросит — снова. Он был до крайности удивлён поздним приглашением, каковое последовало в семь пополудни. Поговорив с ним сперва о посторонних материях, Державин в виде дружеской откровенности объявил ему о несчастий.

   — Посоветуй, батюшка, что же мне делать?

Услышав сие, плевака принял важный вид и стал вычислять многие свои замечания насчёт неосторожности губернатора:

   — Грибовский не стоил доверенности вашей. С ним надобно поступить по всей строгости как с беспутным расхитителем и картёжником!

   — Возьмите-ка бумагу со стола да прочтите, — спокойно сказал Державин.

Вице-губернатор, увидя своё имя между игроками, даже плеваться перестал. Сперва он взбесился, потом оробел и в крайнем замешательстве уехал домой. Затем Державин пригласил прокурора и председателя палаты. Испугавшись ответственности за картёж, они уже не могли предпринять со своей стороны доносов или других шиканов.

С купцами было проще. Собрав их, Державин представил дурной поступок сей во всей ясности и сказал, что отошлёт всех тотчас в уголовную палату, коль скоро не распишутся они в книгах. Купцы всё без всякого прекословия исполнили. Недостающую тысячу рублей Державин внёс свою и теперь мог спокойно ожидать враждебных противу себя действий. И они не замедлили последовать.

На другой день в губернское правление явился прокурор.

   — Вот, ваше высокопревосходительство, — сказал он Державину, — мой протест, как вами был я призван в необыкновенное время ночью для прочтения бумаги, в которой я умышленно замешан в карточной игре...

Губернатор со смехом сказал ему:

   — Да полноте! Что это вы затеваете пустое? Я вас никогда к себе не призывал! Да и в приказах никакие деньги не пропадали. Впрочем, вам, как говорится, и карты в руки. Ступайте да освидетельствуйте денежную казну по документам.

Прокурор удивился, сходил в приказ и, нашед всё в целости, воротился к губернатору. Державин на его глазах изодрал поданный им протест:

   — Возвращаю его вам как вашу сонную грёзу... — Он оборотился к бывшему в правлении Грибовскому: — Андриан Моисеевич! Вели-ка подать шампанского, и выпьем за скорый мой отъезд в Питербурх!

Державин сам ототкнул бутыль, налил всем, в том числе и прокурору, по рюмице, выпил свою и тем завершил недолгое пребывание в Олонце.

Указом правительствующему сенату от 15 декабря 1785-го года он был назначен губернатором в Тамбов и 5 марта 1786-го года вступил в управление новой губернией.

4

«Мне сорок три года — возраст почтенный; я уже не средовек, а подстарок. Но мнится, только начинаю жить. Толь свежи чувства, толь жаден разум, толь много сил ощущаю в себе.

Был нищ и наг — стал знатен и с порядочным состоянием. Был безвестен — сделался знаменит; все питерские журналы — «Зеркало света» и «Лекарство от скуки и забот» Туманского, «Новые ежемесячные сочинения» Дашковой, «Новый С.-Петербургский вестник» Богдановича наперебой просят о сотрудничестве. В семье, с драгоценной Катюхой щастлив и безмерно, хоть детей не прижили. Посвыклись, но по-прежнему горячо любим друг дружку. Чего ж ещё желать?