Грот танцующих оленей (журнальные иллюстрации)

Его задержали, судили и вынесли приговор в течение лишь нескольких часов. И все это делалось из самых благих побуждений — чтобы продемонстрировать другим людям, что им не сойдет с рук попытка насмеяться над законом, который обязывал каждого беречь здоровье и поддерживать физическую форму. Ибо здоровье, гласил закон, это самое ценное, что есть у человека, и подвергать его опасности или бездумно растрачивать — преступление. Здоровье нации следует рассматривать как жизненно важный природный ресурс, и опять-таки подвергать его риску и бездумно растрачивать — преступление.

Поэтому его примерно наказали для острастки другим, и поучительная история непременно должна была появиться на первых полосах всех газет, чтобы лишний раз напомнить народу, что он должен повиноваться, что законы о здоровье — не пустая болтовня.

Он присел на корточках у края воды и устремил взгляд вдаль, а за спиной у него приглушенно шумел лагерь, расположенный чуть дальше в глубине острова: вот звякнул не то котелок, не то горшок, вот застучал топор — кто-то рубил дрова, вот налетевший ветерок захлопал обрывком брезента, натянутым в какой-то хижине вместо двери, вот кто-то начал переговариваться, негромко и смиренно.

У болота был хищный вид — и оно ждало. Уверенно и спокойно, убежденное, что никому не под силу пересечь его. Все его ловушки были расставлены, все сети раскинуты, и оно обладало терпением, похвастаться которым не мог бы ни один человек.

Возможно, подумал он, на самом деле оно вовсе не ждет. Наверное, глупо воображать иное. Пожалуй, это скорее существо, которому просто все равно. Человеческая жизнь для него ничто. Для него человеческая жизнь ценна ничуть не более, чем жизнь змеи, стрекозы или там малька. Оно не поможет, не предостережет, ему неведома доброта.

Он поежился, думая об этом безграничном равнодушии. О равнодушии, которое было еще хуже, чем если бы болото ждало со злым умыслом. Ибо если он ждало, стало быть, по меньшей мере знало о твоем существовании, по меньшей мере снисходило до того, чтобы придать тебе хоть какое-то значение.

Несмотря на полуденный зной, Альден ощутил липкий холод болота, которое тянулось к нему, и отпрянул, понимая, что ни за что не сможет бросить ему вызов. Вопреки всем смелым словам, которые он говорил, вопреки всей своей решимости, он не отважится так поступить. Оно чересчур велико, чтобы человеку было под силу сразиться с ним — слишком зеленым и жадным.

Он сделал над собой усилие, пытаясь сжаться в комочек, чтобы успокоиться, хотя отчетливо понимал, что никакого покоя нет и теперь никогда не будет, ибо он не оправдал собственных надежд.

Совсем скоро ему придется подняться и отправиться к хижинам. А как только окажется там, он пропадет навсегда, встанет в один ряд с остальными, которым тоже не под силу бросить вызов болоту. Он проживет здесь всю жизнь, добывая себе скудное пропитание, рубя дрова, ухаживая за больными и безразлично сидя под лучами солнца.

Его вдруг охватил приступ злости на систему, которая обрекает человека на подобную жизнь, и он проклял роботов, хотя и понимал, что не они виноваты. Роботы были лишь символом положения, сложившегося после принятия закона о здоровье.

Они стали врачевателями и целителями человеческого рода, потому что отличались быстротой и надежностью, потому что к их суждениям не примешивалось ни капли эмоций, потому что они были так же преданы своему делу, как когда-то были преданы самые лучшие доктора-люди, потому что они не знали усталости и корысти.

И все это хорошо и правильно. Но человеческий род, как всегда и во всем, перегнул палку. Люди сделали из роботов не только хороших и добросовестных докторов, но еще и блюстителей и безраздельных повелителей человеческого здоровья, тем самым собственноручно сотворив железных тиранов.

Интересно, задумался Альден, наступит ли когда-нибудь день, когда люди раз и навсегда покончат со своими тиранами и жупелами?

Злость улеглась, и он сидел на корточках, подавленный и испуганный, совсем один у черной болотной воды.

«Ты трус, — сказал он себе. И на душе у него стало горько, а под ложечкой холодно. — Поднимайся. Поднимайся и ступай к хижинам».

Но он не ушел. Он остался, как будто мог дать себе отсрочку, как будто оставалась надежда добыть из каких-то неведомых и неиспробованных источников необходимое мужество, чтобы углубиться в болото.

Но он знал, что эта надежда была пустой.

Лет десять назад он мог бы совершить что-либо подобное. Но не теперь. Слишком многое растеряно по пути.

За спиной послышались шаги, и он оглянулся через плечо.

Китти подошла и опустилась на корточки рядом с ним.

— Эрик собирает все, что нужно в дорогу, — сообщила она. — Он скоро придет.

— В дорогу?

— Еду. Пару мачете. Веревку.

— Но я не понимаю.

— Он только и ждал человека, у которого хватило бы духу рискнуть, и считает, что у тебя хватит. Он всегда говорил, что у одиночки нет никаких шансов, а у двоих, если они будут помогать друг другу, шанс может появиться.

— Но он же сказал мне…