Гротески

Он посыпал на кудрявые волосы ребенка траву, куски рога, пряди волос и поджег их горящим поленом. И прежде чем перепуганный ребенок успел схватиться своими руками за воспламенившиеся волосы, мамалои как бешеная кинулась со своей корзины к девочке, с ужасным криком схватила ее судорожно сжатыми пальцами за шею, подняла на воздух и задушила ее, отчаянно мотая тельце из стороны в сторону…

Верховный жрец вырвал безжизненного ребенка из ее рук и одним взмахом ножа отрезал у него, как и у тех козлов, голову от туловища. И в этот момент жрецы черта запели дикими голосами свой ужасный триумфальный гимн на ломаном французском:

– Спросите дьявола, он знать, кто больше вам тепла подать – моя душонка или Смерть…

Снова папалои высоко поднял отрезанную голову, показал барабанщикам и бросил в кипящий котел. Оцепенелая и безучастная, стояла рядом с ним мамалои, между тем как жрецы дьявола собирали кровь в кружки с ромом и рассекали тело ребенка на части. Словно зверям, бросали они куски сырого мяса присутствующим, и те кидались на них и дрались и царапались за лоскуты растерзанного детского тела.

– Ао-боа-боа! Le cabrit sans cornes! – завывали они и пили свежую кровь, смешанную с крепким ромом, – отвратный напиток, но тот, кто начал пить, пьет его более и более…

Один из жрецов дьявола встал посредине, рядом с мамалои. Он сорвал с себя маску, сбросил с плеч шкуру, остался совершенно голым; тело его было причудливо размалевано кровавыми полосами, руки были сплошь в крови. Все замолчали – нигде не раздавалось ни звука, и только маленький барабан Гуна жужжал тихую прелюдию к дьявольскому танцу, к танцу Дом-Педро, который должен был сейчас начаться.

Танцор в течение минуты стоял неподвижно, не шевелясь. Потом он стал медленно покачиваться взад-вперед, сначала двигая одной только головой, а потом и всем туловищем. Все его мускулы напряглись, и охватившее его возбуждение, словно магнетический флюид, передавалось другим.

Все глядели друг на друга; еще никто не трогался, но нервы у всех были напряжены. Наконец жрец начал плясать. Он кружился сначала медленно, а потом все скорее и скорее. И все громче и громче звучал барабан Гуна, к коему вслед за тем присоединился и Гунтор. Черные тела охватило движение: замелькали поднятые ноги и руки. Танцующие пожирали друг друга взглядами; несколько человек схватились попарно друг с другом и закружились в танце. Играли Гунторгри и мощный Ассантор – его перепонка, сделанная из человеческой кожи, издавала яростный, возбуждающий вопль дикой страсти.

Так все они и скачут, так и пляшут и выгибаются, сталкиваются, набегают друг на друга, совершают громадные козлиные прыжки, падают на землю, бьются о нее головами, снова вспрыгивают, машут руками и ногами, и беснуются, и кричат в диком ритме, который им задает жрица-мамалои. Гордо стоит она посредине, вздымает высоко церемониальную змею, поет свою песнь; около нее суетится папалои, брызгает из большой лохани кровью на чернокожих, и они прыгают все безумнее и все яростнее завывают, схватываются друг с другом, срывают с тел красные тряпки, горячий пот струится с голых тел. Пьяные от рома и крови, подхлестываемые животной страстью, они прыгают друг на друга, как звери, бросаются на землю, вскидываются на воздух и впиваются жадными зубами один другому в мясо. И я чувствую, что и сам должен броситься в этот дьявольский танец. Отрицая все разумное, остервенелые стенания наполняют храм; никто не поет больше – посреди месива тел разносится лишь дьявольская скандировка: ао-боа-боа! ао-бао-бао!

Я вижу, как мужчины и женщины кусают друг друга, овладевая друг другом всеми мыслимыми способами. Жаждущие крови, они вонзают ногти в плоть, оставляя глубокие раны. Кровь усыпляет их чувства. Вижу, как мужчины берут мужчин, женщины – женщин. Неподалеку целых пять тел скручиваются в темный узел; а вон один, как собака, склоняется над корзиной со змеями – безумная похоть в нем не знает различий, не может даже отличить живое от неодушевленного.

Две негритянки набрасываются на меня, рвут на мне одежду. Я хватаю их за груди, опрокидываю под себя, катаюсь, кусаюсь, кричу точно так же, как и все остальные. Я вижу, как Аделаида без разбора овладевает одним мужчиной за другим, и женщинами тоже, ибо ее дьявольский пыл неутолим. Она бросается на меня, обнаженная; красная кровь стекает с ее рук и груди. Только голубая лента жрицы все еще украшает ее лоб, черными змеями ее густые локоны выползают из-под ткани. Она швыряет меня на землю, берет силой, снова бросается наверх и толкает в мои объятия другую женщину, а сама, пошатываясь, стремится дальше и дальше… в чьи-то жадно простираемые черные руки…

И уже без сопротивления кидаюсь я в этот дикий плотский водоворот, в его сердце, где прыгаю, беснуюсь и кричу безумнее и громче всех остальных.