Гроза в Безначалье

Не надо было слыть знатоком человеческих душ, чтобы увидеть: староста колеблется. На бородатом лице ясно отражалась внутренняя борьба. Казалось, еще немного — и жадность вкупе с боязнью упустить иволгу-удачу пересилят, Юпакша кивнет и согласится. Но он внезапно замер каменным идолом, изредка передергиваясь и вновь застывая, глаза Юпакши вылезли из орбит, словно он увидел ракшаса-людоеда, уже разинувшего слюнявую пасть. Гангея невольно оглянулся, однако рядом никого не было. Если, конечно, не брать в расчет грязного козла, наслаждавшегося ольховой корой и знать не хотевшего людей со всеми их проблемами.

Точно такая же козлиная башка досталась некогда одному упрямому мудрецу, который тоже никак не мог разобраться сперва со сватовством к его дочери, а потом — с будущим зятем, добавим в заключение, что зятем был Трехглазый Шива.

Староста забулькал горлом, волосы его встали дыбом, он спешно закивал головой, словно торопясь согласиться с собеседником-невидимкой, — после чего, тяжко вздохнув, ожил и вытер ладонью проступившую на лбу испарину.

— Увы, сиятельный царевич… — И сын Ганги ясно различил в глазках Юпакши пляску темных огней ужаса. — Ты слышал мои условия. Если хочешь, прикажи своим дружинникам посадить меня на кол. Смерти я не боюсь. Но Сатьявати никогда не станет женой раджи Хастинапура иначе, чем в качестве старшей супруги и матери будущих наследников.

5

Вечерело. С берега Ямуны порывами налетал зябкий ветер, швыряя в матерчатые стены шатра пригоршни песка и сорванной с деревьев листвы. И мысли твои были сейчас под стать этим холодным порывам и объявшим землю сумеркам.

Ты-то надеялся, что с легкостью уговоришь строптивого Индру рыболовов, обрадуешь сохнущего от любовной тоски отца скорой свадьбой, а тут… Судьба в очередной раз скорчила шакалью морду и теперь гнусно посмеивалась из разрывов клочковатых туч, низко летящих по темному небу.

Ты вздохнул и выбрался из шатра, где духота обволакивала сердце ватным коконом, — на свежий воздух.

Ветер мгновенно ударил в лицо тысячами песчинок, рванул за волосы, издеваясь, и со свистом унесся прочь. Пришлось встряхнуться, оглядываясь по сторонам, и вскоре ты заметил: тень от старой бакулы, под которой днем состоялась беседа с Юпакшей, стала другой. Неправильной. И это отнюдь не проделки ветра и вечера.

Под деревом стоял человек. Он не прятался — спрятаться можно было бы и получше, просто, наверное, не желал мозолить глаза случайному наблюдателю.

Ты оглянулся на дружинников, сидевших вокруг костра и горланивших песни, после чего решительно направился к дереву.

В трех-четырех шагах от бакулы ты остановился.

И почти сразу тень отделилась от ствола, шагнув навстречу.

— Здравствуй, — сказала тень, глядя на тебя снизу вверх.

— Здравствуй…

…Ганга раскачивала челн, относя его к месту слияния с Ямуной, и кувшинки у кромки островов стыдливо отводили венчики в сторону…

Ты вспомнил все и сразу.

Спавший последние четыре года зверь заворочался, потягиваясь, и хитро прищурился из твоих зрачков, вытягивая их в вертикальную черту. Зверь вдыхал запах благородного сандала и женской кожи, мурлыкал в предвкушении, вспоминая счастье первого соития, но пока ничего не предпринимал. Выжидал.

— Я ждала тебя, Гангея. Четыре года — долгий срок, но я ждала.

«Ну конечно, она уже знает мое настоящее имя!»

— А ты… ты вспоминал меня?

Ей ты врать не мог.

— Нет, Сатьявати. Разве что поначалу. Волей судьбы я уехал в Хастинапур, и новизна захлестнула меня. Прости, если можешь…

— Конечно, у тебя ведь там, в столице, было столько красивых женщин! — в ее голосе почти не было обиды, только грусть. — Изысканных, красящих глаза сурьмой с горы Трикадуд, проводящих целые дни у зеркала! Где уж простой рыбачке, не помнящей родства, спорить со столичными красавицами!

— Там было много женщин, — согласился ты. — Но я не знал их. Не стану врать, что из-за тебя — просто так сложилось.

На мгновение смуглое лицо Сатьявати отразило бешеную, почти звериную радость — и твой зверь ответил нутряным ворчаньем.

— Знаю, что ты приехал сюда сватать меня, — просто сказала она. — Не для себя — для своего отца.

— Да. Но Юпакша поставил условие…

— Я знаю. Давай не будем сейчас об этом. — Она словно очнулась от воспоминаний. — Пойдем. Я должна вас познакомить.

— Познакомить? Меня? С кем? И зачем?

— Увидишь. Доверься мне — как я тебе тогда.

Ты колебался. Четыре года жизни наследника плохо располагают к безоглядному доверию.

— Пойдем. Это очень важно. В том числе и для тебя самого. Ну… я прошу тебя, Гангея!

«Никогда не отказывать просящему!» — эхом отдались в сознании твои же собственные слова, и призрак учителя с осуждением мотнул седеющей косой.

— Пойдем, — кивнул сын Ганги.

6

Все было как прежде и совсем по-иному. Мерно журчала вода за бортом, покачивая челн, стояла на корме Сатьявати с веслом в руках — только вместо дня, прибежища честных и сильных, мир заливала жаркая смола ведуньи-ночи, и глаза небесных апсар смотрели на людей сквозь разрывы в тучах, загадочно подмигивая. Да еще где-то, на грани правды и лжи, мерно падали капли из треснувшего кувшина Времени.