— Слуга твой Кунтейка[57]
Дашарнский челом бьет и молит о снисхождении…Регент вдруг стал брить голову, возродив былой закон кшатриев: «На голове воина должно быть столько волос, сколько можно пропустить через серебряное кольцо!» Кольцо всегда блестело на пальце, а полуседой чуб свисал к левому уху, в мочке которого болталась серьга с крупным рубином.
Капля крови.
Правда, обычай обычаем, а после бритвы цирюльника не так бросалось в глаза, что кудри сорокалетнего регента с недавних пор окончательно побелели, тем паче что в окладистой бороде покамест хватало перца.
Следом за Грозным засияли синевой макушки воевод и рядовых дружинников, и оставленные пряди лихо выбивались из-под шлемов наружу, трепеща на ветру.
Ох и запомнили хастинапурские чубы от княжества Матсьи до Нижней Яудхеи, когда окраины державы Лунной династии изрядно раздвинулись, а возы с данью поползли в Город Слона!
Стали вслух поговаривать, что Мадхъядеша, Срединная Земля ариев, должна быть единой. Ограниченная с севера Гималаями, а с юга — горами Виндхья, на западе она включала в себя все Поле Куру разом, а на востоке тянулась к слиянию трех рек: Ганги, Ямуны и Сарасвати. И с недавних пор практически все княжества или царства Срединной Земли были с радостью готовы признать над собой сюзеренитет Хастинапура — если Грозный все-таки решит совершить «Конское приношение», приняв на себя титул махараджи Чакравартина…
Все — за исключением могущественных панчалов.
Но, кроме этих гордецов, кшатрии остальных земель уже брили головы и носили в левом ухе серьги — кто с рубином, кто с аметистом, кто с хризолитом, в зависимости от достатка.
И твердо знали назубок три дела, позорные для воинского сословия: в грозный час отсиживаться в собрании, быть профессиональным борцом на потеху зевакам и лишиться мужского естества, став среднеполым.
«Грозный час» даже шутливо звали «Часом Грозного», да и Хастинапур, названный в честь основателя, Хастина-Слона, вознамерились было переименовать в Бхишмапур, то бишь в Грозный — но регент категорически запретил.
«Уважает предков!» — шептались в народе.
В самой столице группой брахманов-советников уже был подан на рассмотрение регента закон о чистоте варн. В частности, там предлагалось запретить шудрам-работникам изучение Вед. Дескать, если член низшей касты читает святые писания — да будет ослеплен, если внимает чужому слову — да будет лишен слуха, если же тайно переписывает Веды и Веданги на пальмовых листьях — да отрубят нечестивцу руки и сварят затем в кипящем масле!
В таком виде закон принят не был, но шудры дружно шарахнулись прочь от «Второго рождения», а кое-какие положения «Закона о чистоте» начали плавно претворяться в жизнь.
Например, ребенка отца-кшатрия от женщины-шудры стали называть Кшаттри, то есть «Подрывающий чистоту», а чандалам под страхом смерти запретили прикасаться к жрецам и воинам — даже умирающему от жажды царю чандала-неприкасаемый не мог подать воды, не рискуя при этом головой.
Вдобавок знак на лбу, который символизировал принадлежность к той или иной варне, окончательно стал разноцветным: чтобы окраска человека была видна издалека.
На смену Кула-Дхарме, иначе Долгу Семьи, шел Варна-Дхарма.
Закон Варн.
Вокруг махровым жасмином расцветал вишнуизм — все знали приверженность регента этому утонченному культу. Поклонение Брахме-Созидателю превратилось в скучную обязанность, которую и нести тяжело, и бросить жалко. Слово «брахман» потеряло первое значение, а храмов Созидателя осталось всего два — и оба не в Хастинапуре. Южане из зарубежья Срединной по-прежнему цепко держались за сомнительную милость Шивы — но на просвещенном севере оргии в честь Разрушителя привлекали к себе лишь бедняков и лесных дикарей.
Да еще капалик перехожих, которых вишнуиты тайком стали называть «вшиварями».
Как-то, присутствуя в храме на очередном восхвалении Опекуна Мира, Гангея с удивлением услышал из уст жреца следующие слова:
Далее, после «Странноглазого Шивы», воспевалось создание Опекуном всей восьмерки Локапал-Миродержцев разом и замечательная жизнь Трехмирья в золотой век, когда «не было ни у кого обязанности совокупленья — потомство у всех возникало просто силой желанья!»
Обалдев от таких перспектив, регент был потрясен даже не самим славословием — после «Индры рыболовов» Гангею трудно было удивить панегириками. Главным являлось другое: в самом начале проповеди о величии Вишну, там, где обычно ссылаются на тот или иной авторитет, жрец ничтоже сумняшеся заявил:
— Грозный сказал!
И пошел восхвалять…