Гроздья гнева

– Я за него не ручаюсь, может, оно и не сварится. И за то, что сам стал бы его есть, тоже не ручаюсь. Да мало ли чего я не стал бы делать.

Мать бросила на него свирепый взгляд. Она старалась сладить со своим голосом:

– А подешевле есть что-нибудь?

– Бульонные кости, – ответил он. – Десять центов фунт.

– Да ведь это одни кости?

– Одни кости, – подтвердил он. – Вкусный суп будет. Из одних костей.

– А суповое мясо?

– Есть и суповое. Пожалуйста. Двадцать пять центов.

– Может, без мяса обойтись? – сказала мать. – Да им хочется. Просили мяса купить.

– Мяса всем хочется, мясо всем нужно. Возьмите фарш. Сало вытопите, пойдет на подливку. Ничего не пропадет. Костей выкидывать не придется.

– А почем… почем боковина?

– Вон куда вы махнули! Это едят только на рождество. Или в день всех святых. Тридцать пять центов фунт. Будь у меня индейка, я бы вам индейку дешевле уступил.

Мать вздохнула.

– Давайте два фунта фарша.

– Слушаю, мэм. – Он соскреб бледное мясо на вощеную бумагу. – Что еще?

– Еще хлеба.

– Прошу. Большая буханка пятнадцать центов.

– Ей цена двенадцать.

– Совершенно верно. Поезжайте в город, там купите за двенадцать. Галлон бензина. Что прикажете еще? Картошки?

– Да, картошки.

– На четверть доллара пять фунтов.

Мать с грозным видом двинулась на него.

– Наслушалась я вас, довольно! Я знаю, почем она в городе.

Продавец поджал губы.

– Поезжайте в город.

Мать посмотрела на свою стиснутую в кулак руку.

– Что же это такое? – тихо спросила она. – Вы здесь хозяин?

– Нет. Я здесь работаю.

– А зачем вы шутки шутите? Так легче, что ли?

Она разглядывала свои заскорузлые, морщинистые руки. Продавец молчал.

– Кто же здесь хозяин?

– Акционерное общество «Ферма Хупера», мэм.

– Оно и цены устанавливает?

– Да, мэм.

Мать подняла на него глаза и чуть улыбнулась.

– К вам, наверно, кто ни придет, все вот так злятся, как я?

Он помолчал, прежде чем ответить.

– Да, мэм.

– Потому вы и шутки шутите?

– То есть как?

– Такое подлое дело. Вам, наверно, стыдно. Поневоле отшучиваетесь. – Голос у матери был мягкий. Продавец, как зачарованный, смотрел на нее. Он молчал. – Значит, так, – сказала наконец мать. – Сорок центов за мясо, хлеб – пятнадцать, картошка – двадцать пять. Всего восемьдесят центов? А кофе?

– Самый дешевый – двадцать центов, мэм.

– Значит, ровно доллар. Работали семеро, а наработали только на ужин. – Она опять взглянула на свои руки. – Заверните, – быстро проговорила она.

– Слушаю, мэм, – сказал продавец. – Благодарю вас. – Он положил картошку в бумажный мешок и аккуратно загнул его сверху. Потом покосился на мать и быстро спрятал глаза, опустив их к прилавку.

Мать следила за ним и чуть улыбалась.

– Как же вы пошли на такую работу? – спросила она.

– А есть человеку надо? – сказал продавец и повторил грозно: – Надо человеку есть?

– Какому человеку? – спросила мать.

Он положил на прилавок четыре пакета.

– Фарш, картофель, хлеб, кофе. Ровно доллар.

Мать протянула ему талон и подождала, пока он запишет фамилию и сумму.

– Вот так, – сказал продавец. – Теперь в расчете.

Мать взяла пакеты с прилавка.

– Слушайте, – сказала она. – У нас нет сахара к кофе. Том – мой сын – захочет с сахаром. Слушайте. Они сейчас работают. Отпустите мне сахару, а талон я принесу потом.

Продавец отвел глаза в сторону – отвел так, чтобы не видеть матери.

– Не могу, – тихо сказал он. – Такое правило. Не могу. Мне влетит. Выгонят.

– Да ведь они работают в саду. Им уж, верно, больше десяти центов причитается. Дайте мне только на десять центов. Тому хочется сладкого кофе. Он просил купить сахара.

– Не могу, мэм. Такое правило. Без талона товар не отпускается. Управляющий то и дело мне это твердит. Нет, не могу. Не могу. Меня поймают. На этом нас всегда ловят. Всегда. Не могу.

– На десять центов?

– И на один не могу. – Он умоляюще посмотрел на нее. И вдруг его лицо преобразилось – испуга как не бывало. Он вынул из кармана десять центов и опустил их в кассу. – Вот, – с облегчением сказал он, достал из-под прилавка маленький пакетик, расправил его, всыпал туда немного сахара, взвесил и добавил еще несколько кусков. – Получайте. Все в порядке. Принесете талон, я вычту свои десять центов.

Мать не сводила с него глаз. Ее рука потянулась к пакетику с сахаром и положила его сверху на кульки.

– Спасибо вам, – негромко сказала мать. Она подошла к двери и, став на порог, оглянулась. – Одно я заучила крепко, – сказала она. – Все время этому учусь, изо дня в день. Если у тебя беда, если ты в нужде, если тебя обидели – иди к беднякам. Только они и помогут, больше никто. – Дверь за ней захлопнулась.

Продавец облокотился на прилавок, глядя матери вслед своими удивленными глазами. Раскормленная пестрая кошка вспрыгнула к нему, подошла лениво и потерлась о его плечо. Он протянул руку и прижал ее к щеке. Кошка громко мурлыкала, подергивая кончиком хвоста.

Том, Эл, отец и дядя Джон возвращались из сада, когда было уже совсем темно. Они шли, устало волоча ноги.

– Протягиваешь руку, срываешь персик – только и всего; а спина прямо разламывается, – сказал отец.