Гроздья гнева

– Слушайте, – сказала она. – Я сегодня куплю дробленой кукурузы. Сварю кашу. А как только раздобудем бензину, надо уезжать отсюда. Здесь нехорошо. И Тома одного я тоже не отпущу. Нипочем.

– Нет, ма, нельзя. Я же говорю – со мной теперь опасно.

Она вздернула подбородок.

– Так и сделаем. Ну, садитесь, ешьте, пора идти. Я уберусь и тоже приду. Надо побольше заработать.

Лепешки были такие горячие, что брызгали салом. Они быстро выпили кофе и налили себе по второй кружке.

Дядя Джон покачал головой, не поднимая глаз от тарелки.

– Так просто это с рук не сойдет. Опять мои грехи сказываются.

– Да будет тебе! – крикнул отец. – Некогда нам возиться с твоими грехами. Ну, пошли. Ребята, вы тоже идите, будете помогать. Ма верно говорит. Надо поскорей выбраться отсюда.

Когда они ушли, мать поднесла Тому тарелку и кружку.

– Ты бы поел.

– Нет, ма, не могу. Так все болит, что я и рта не открою.

– А ты попробуй.

– Нет, ма, не могу.

Она присела к нему на край матраца.

– Расскажи мне. Я хочу понять, как все было. Хочу во всем разобраться. Что Кэйси сделал? За что его убили?

– Ничего не сделал. Он стоял, а они осветили его фонарями.

– Что он говорил? Ты помнишь, что он говорил?

Том сказал:

– Конечно, помню. Кэйси говорил: «Вы не имеете права морить людей голодом». Потом этот толстый обругал его красной сволочью. А Кэйси сказал: «Вы не ведаете, что творите». Тогда толстый его ударил.

Мать опустила глаза. Она сжала руки.

– Так и сказал?.. «Вы не ведаете, что творите?»

– Да.

– Вот бы наша бабка его услышала.

– Ма… когда дышишь, ведь над этим не задумываешься. Вот так и со мной было. Я даже подумать не успел.

– Я тебя не виню. Хорошо, если б этого не случилось. Если б тебя там не было… Но ведь иначе ты не мог. Я не вижу за тобой вины. – Она подошла к печке и намочила тряпку в горячей воде. – Вот, возьми. Приложи к лицу.

Он приложил горячую тряпку к скуле и носу и съежился от боли.

– Ма, я ночью уйду. Я не хочу, чтобы вы из-за меня терпели.

Мать гневно заговорила:

– Том! Я много чего не понимаю. Но без тебя нам легче не станет. Без тебя мы совсем погибнем. Было время – жили мы на земле, и тогда все казалось просто. Старики умирали, дети рождались, и все мы жили вместе – у нас была семья, неразделимая… видишь, где она начинается, где кончается. А сейчас ничего не видишь. Ничего не поймешь. Сейчас все расползлось. Эл ноет, канючит – хочет отбиться от нас. От дяди Джона никакого толку. Отец потерял свое место. Он уже не главный в семье. Все рушится, Том. Семьи больше нет. А Роза… – Она обернулась и посмотрела в широко открытые глаза дочери. – Будет у нее ребенок, а семьи нет. Я стараюсь хоть как-то поддержать ее. Уинфилд… что из него получится? Скоро совсем одичает. Да и Руфь тоже… растут как звереныши. На кого мне опереться? Не уходи, Том. Останься, помоги нам.

– Хорошо, – устало проговорил он. – Хорошо. Хоть и зря это.

Мать вернулась к тазу с грязной посудой, перемыла оловянные тарелки и вытерла их.

– Ты не спал ночью?

– Нет.

– Так спи. Я видела, у тебя и брюки и рубашка мокрые. Надо подсушить их около печки. – Она убрала посуду. – Ну, я пойду в сад. Роза, если кто придет, – Том заболел, слышишь? Никого не пускай, слышишь? – Роза Сарона молча кивнула. – Мы к полудню вернемся. Ты усни, Том. Может, мы уедем отсюда вечером. – Она быстро подошла к нему. – Том, ты не сбежишь?

– Нет, ма.

– Правда? Никуда не уйдешь?

– Нет, ма. Я здесь буду.

– Ну, хорошо. Так не забудь, Роза. – Она вышла и плотно притворила за собой дверь.

Том лежал не двигаясь, – и вдруг сон, словно волной, поднял его к той черте, за которой гаснет сознание, медленно отступил и поднял снова.

– Том!

– А? Что? – Он проснулся, как от толчка. Он посмотрел ка Розу Сарона. Ее глаза негодующе горели. – Что тебе?

– Ты убил человека?

– Да. Не кричи. Хочешь, чтобы услышали?

– Пусть слышат! – крикнула она. – Мне та женщина все объяснила. Я теперь знаю, что бывает за грехи. Разве ребенок родится здоровый? Конни ушел, меня не кормят, как нужно. Молока я не вижу. – Она истерически вскрикнула: – Ты убил человека! Разве теперь родится здоровый ребенок? Я знаю… он будет урод… урод! Я никогда не танцевала в обнимку.

Том встал с матраца.

– Тише, – сказал он, – Услышат, придут.

– Пускай! Он будет урод. Я никогда так не танцевала.

Он шагнул к ней.

– Замолчи!

– Не подходи ко мне. Ведь это не в первый раз. Ты уже одного убил. – Лицо у нее побагровело. Она с трудом выговаривала слова. – Видеть тебя не могу! – Она закрылась одеялом с головой.

Том услышал приглушенные, судорожные рыдания. Он закусил губу и потупился. Потом подошел к отцовскому матрацу. Под матрацем лежала винтовка – тяжелый длинный винчестер 38-го калибра. Том взял его, проверил, есть ли патрон в стволе, взвел курок и вернулся на свое место. Он положил винчестер на пол, прикладом на матрац. Рыдания Розы Сарона перешли в тихие всхлипывания. Том лег, натянул одеяло на голову, натянул его на разбитое лицо, оставив небольшой продух. Он вздохнул:

– О господи, господи!

Около их домика остановились машины, послышались голоса.

– Сколько мужчин?

– Вот только мы, трое. А сколько вы платите?