Грозный идол, или Строители ада на земле

На крыше соседнего дома стояли две женщины, одна против другой, и каждая держала над головой стакан с водкой.

— Уж выпью.

— И я выпью, — отвечала, соперничая с первой, другая женщина, приставляя стакан к широко улыбающимся губам.

— До дна пей.

— Да ты тоже не надуй: непременно чтобы до самого дна.

Вторая женщина закричала, выпивая:

— Дай же Боже, чтоб душа моя доскакала до неба.

Первая женщина, не желая отстать от нее, тоже воскликнула:

— Дай же Бог, чтобы моя душа в раю наелась пирогов сладких!..

Выпив водку, обе они сразу опьянели и, стоя одна против другой, начали плясать.

— Ловко отжаривают ногами, — раздались голоса среди толпы, и несколько рук сразу протянулись к бочке.

— А ей-же-ей, такая жисть мне по сердцу, — говорил молодой крестьянин, пошатываясь и наливая себе второй стакан из бочки. — Вино сладкое — одно тебе угощение, бабы — другое… Так весело жить, и вера такая приятная… Пляши себе только, а там уже чудотворец определит тебе твое положение на небе… Такая веселая, право…

Широко улыбаясь, он вдруг заплакал, повторяя в то же время, что жизнь веселая. Под действием выпиваемой водки толпа все более веселела. Раздались свистки, ругань и песни. Вдруг появилась женщина, со взбившимися на голове волосами, красная и пьяная, и закричала, разводя руками:

— А ребенка Ульяны змея укусила, ядовитая…

— Врешь, врешь! — закричали голоса, так как в этом роде известия и раньше приходилось слушать в Зеленом Раю, но они оказывались вздорными, и все начинали думать, что пророчество «невесты бога» никогда не исполнится.

— Ядовитая змея укусила, — снова повторила женщина, — и я вот пойду поглядеть, какой ребеночек мертвенький…

И, выйдя из толпы, она направилась вдоль линии домиков к крайнему дому, где жил Никита со своей женой. За ней шли несколько женщин и мужчин.

Солнце закатывалось. Море казалось золотисто-красным. Великаны-деревья едва шелестели листьями в розоватой ризе золота. Природа как бы засыпала, посылая земле свои розовые улыбки — величественная и торжественно-спокойная. И среди этой священной тишины отовсюду из домов раздавались дикие звуки. Кто-то пронзительно плакал. Женщина с растрепанными волосами и избитая, хлопнув дверью, выбежала из домика и, испуская рыдания, побежала по траве, запуталась, упала и стала ругаться; звуки пьяного пения и топанья ног смешивались с бранью, плачем избиваемых, каким-то оханьем, стоном и причитаниями. На крышах некоторых домов женщины и мужчины вертелись или плясали, делая иногда непристойные движения и оглашая воздух дикими взвизгиваниями.

— Как голосит больная Ульяна-то, — сказала женщина, идущая впереди других, — ядовитая змея укусила ребеночка… Поглядите-ка…

Она раздвинула ветви дерева и вошла в садик. Ульяна — несколько времени назад всегда счастливая и улыбающаяся — сидела теперь на траве с измученным бледным лицом и впалыми глазами, из которых катились крупные слезы. На ее неподвижно простертых, как две сухие ветки, руках лежал мертвый ребенок. Сидя таким образом и глядя на ребенка, она, в избытке огорчения, покачивалась телом и что-то шептала про себя. Ее муж, стоя поодаль от нее с палкой в руке, на которой висела убитая змея, показывал ее собравшимся в кружок крестьянам и говорил:

— Убил я ее, проклятую… Сначала, как пришел с поля, и не приметил, что ребеночек неживой, думал, спит, и больная Ульяна моя спала… Только проснулась она и говорит: дай мне ребенка… с руками-то ее, сами знаете, что сделалось, свело ее руки, так и не могла сама даже взять ребенка…

— Чудотворец божий засушил руки Ульянки твоей, — раздался женский голос, — кощунница она была, а вот как бог показал власть, затихнет, небось…

— Говори, Никита, как потом было-то, — сказала другая женщина.

Никита стоял, с сожалением глядя заплаканными своими, выпуклыми, как у зайца, глазами на жену, и от волнения руки его дрожали.

— Вот как было. Положил я ребеночка на руки… Только чудный он какой-то, глаза смотрят, не двигаются. Вдруг Ульяна как закричит, и с этим вместе увидел я, как змея из-под ребенка — тяфть… Убил змею-то я, только повернулся — моя Ульяна кричит: «Мертвенький, мертвенький…»

Он умолкнул, Ульяна громко зарыдала, и среди женщин начался разговор.

— Слово ей такое было… Сведутся руки — это одно, а другое — помрет ребеночек.

Другая женщина, высокая и толстая, сказала:

— Сама невеста второе-то слово предрекла… Как по писаному и пошло все… Ох, пойти рассказать кой-где по домам… Большие чудеса делаются, и кто не верит, тяжко будет тому на том свете, да и на этом… Батюшка Лай-Лай-Обдулай тысячи ушей имеет — все слышит…

— Должно, и змею он-то послал, — в раздумье проговорила низенькая женщина.

— Кому ж больше-то… Он и руки свел сквернословке, и змейку… Змея эта, полагаю, священная… Ох, пойти рассказать…

Высокая женщина быстро скрылась, но минуту спустя все услышали, как она говорила: «Слышали, чудо новое: ребенок помер Ульяны… Вот видите, сам чудотворец в душе Сусанны пребывает, оттого и состоит она при нем как бы в женах… чин такой, значит, небесный…»