Грозовой август

Иволгин уже знал фамилии всех солдат взвода, с некоторыми успел потолковать, а вчера познакомился даже с одним несуществующим бойцом. Автоматчики пошли накрывать к обеду столы, а Забалуев кричит им в след: «Про Никишкина не забудьте!» Эту фамилию Иволгин слышал уже не раз. «Что за Никишкин?» — удивился он и начал докапываться до сути дела. А ларчик открывался просто. Ерофею Забалуеву из-за его большого роста не хватало солдатского пайка. Специальный усиленный паек выхлопотать почему-то не удалось. Поликарп Посохин в шутку предлагал выдавать Забалуеву полторы порции за счет «малолитражного» Юртайкина, но Сеня категорически воспротивился: «Что я, не человек, что ли, на полбрюха жить?» Вот и приходилось ходить на поклон к повару.

Дневалил как-то Забалуев на конюшне, пришел позже всех в столовую и попросил выдать заявленный старшиной расход. Налил повар порцию овсяного супа, а Забалуев просит:

— Наливай, браток, еще одну... на Никишкина.

— На какого такого Никишкина? — удивился повар.

— Да вон, в углу сидит, не видишь, что ли?

Глянул повар в пустой угол, потом сочувственно посмотрел на огромного Забалуева, перевел взгляд на малюсенькую тарелку супа и налил вторую порцию — на Никишкина. Так и пришел в будыкинскую роту сверхштатный боец Никишкин.

Батальонный поэт Илько Цыбуля так воспел мифического Никишкина в своей поэме «В когтях судьбы»:

Его не увидишь ты в списках,

На поверке его не найдешь,А он вот живет — Никишкин,К обжорству зовя молодежь...

Как-то вечером, вернувшись с занятий, Иволгин со смехом рассказал Драгунскому о несуществующем бойце своего взвода. Валерий даже не улыбнулся.

— У тебя хватает еще сил смеяться? — отрешенно спросил он, сбрасывая ремень. — Ну погоди, погляжу я, что ты запоешь, когда провоюешь хоть одно лето с тарбаганами? Поверь мне: не веселая песня долбить каждый день одно и то же: «Оборона в горно-лесистой местности», «Оборона на укрепленной полосе» и т. д. и т. п.

Драгунский побрился, надел тельняшку — он все никак не возвращал ее Иволгину — и, поерошив перед зеркалом бакенбарды, продекламировал:

— Он пришел к нам с берегов Черноморья, принес с собой матросскую лихость и преданность революции. Настоящий был моряк!

С приподнятого тона Валерия сбил появившийся с ведром Посохин.

— Попить не желаете? — спросил он. — Вода холодная.

Драгунский выпил два ковша, вытер губы, пошарил по карманам, хотя табаку у него не было уже несколько дней.

— Между прочим, лежал у меня на тумбочке окурок, но его, к сожалению, кто-то увел...

Поликарп замялся:

— На кой ляд он кому нужон?

— Судить надо этих интендантов за такое снабжение.

Драгунский быстро надел гимнастерку и, не застегнув ворота, чтобы видно было тельняшку, направился в санчасть.

— Нужон мне окурок, я сам могу одолжить табачку, — проворчал вслед ему Посохин, не замечая, что у входа в землянку стоит замполит Русанов.

— Кто здесь табачком разбогател? — спросил он, улыбаясь. — Поликарп Агафонович разбогател?

— Да нет... Это я не к тому, — опустил глаза Посохин. — Окурок у лейтенанта потерялся. Еще на меня подумает.

— Фу-ты, тоже мне пропажа!.. Стоит ли про окурок толковать? Кому он нужен?

— Про то и говорю.

— Предположим, вы его искурили. Ну и что же?

— Ежели бы искурил — не обидно было бы, к чему отпираться?

— А куда же он девался, окурок-то? — хитро улыбнулся Викентий Иванович. — Как дело-то было?

— Ну как было... — нехотя промямлил Поликарп, опускаясь на прикрытое дощечкой ведро.

Иволгин почувствовал, что завязывается долгий разговор. Чтобы не мешать, он прошел из «предбанника» в землянку и начал подшивать чистый подворотничок, изредка поглядывая в проем двери на сидевших поодаль собеседников.

— Тут и говорить-то вроде бы не про что. Мету я вчерась в землянке. Смотрю, «бычок» лежит на тумбочке, то есть окурок, значит. Совсем крохотный, плюнуть не на что. Ну, думаю, кому он такой нужон, окромя меня? Взял я его без всякой задней мысли и положил вот сюда за отворот пилотки.

— Значит, взял-таки?

— Да не в том дело. Взять-то взял, не отрицаю, но я же не пользовался им. Проснулся утром — хвать пилотку, а его там и след простыл. Увел кто-то.

— Так и с концом? — посочувствовал замполит.

— Как в воду канул. А товарищ лейтенант не разберется толком и вроде бы намекает...

— Вот именно — не разберется, — подхватил Викентий Иванович и, приложив ладонь к голове, закатился заливистым смехом.

— А как же иначе? Кто искурил, тому и предъявляй притензию. Я-то при чем? Теперь, когда буду мести, ежели встретится окурок, дак я его кругом обмету, и пусть лежит, леший с ним, — сказал Посохин, переставляя ведро.

Замполит смотрит на Посохина внимательно, прямо в глаза. Лицо у Поликарпа почти всегда хмурое, чем-то недовольное, зубы желтые, прокопченные табаком, волос на голове не густо — «на полдраки не хватит», как он сам выражается. А взгляд, если присмотреться, разный бывает: то кроткий, смиренный, ко всему безразличный, то плутоватый.