Грозовой перевал

– О Боже! Мне казалось, что я дома, – вздохнула она. – Мне казалось, что я лежу в своей комнате на Грозовом Перевале. Я ослабела, и от слабости у меня туман в голове, я застонала, сама того не сознавая. Ты не разговаривай – просто посиди со мной. Я боюсь заснуть: мне снятся страшные сны.

– Вам полезно будет, сударыня, хорошенько выспаться, – ответила я. – И я надеюсь, эти мучения удержат вас от новой попытки уморить себя голодом.

– О, если бы мне лежать в моей кровати, в старом доме! – продолжала она с горечью, ломая руки. – И как шумит этот ветер в елях и царапает веткой по стеклам. Дай мне его почувствовать – он прямо оттуда, с вересковых полей, – дай вдохнуть хоть раз!

Чтоб успокоить ее, я на несколько секунд отворила створку окна; пахнуло холодом; я затворила окно и вернулась на место. Она лежала тихо, и слезы катились по ее лицу. Физическое истощение совершенно смирило ее дух: наша огненная Кэтрин была теперь, точно плаксивый ребенок.

– Давно я здесь заперлась? – спросила она, вдруг оживившись.

– В понедельник вечером, – ответила я, – а сейчас у нас ночь с четверга на пятницу – вернее сказать, утро пятницы.

– Как? Той же недели? – воскликнула она. – Такой короткий срок?

– Достаточно долгий, если жить одной холодной водой да собственной злостью, – заметила я.

– Право, это как будто совсем немного часов, – пробормотала она с недоверием. – Верно, дольше! Я помню, я сидела в гостиной после того, как они поссорились, и Эдгар с такой жестокостью вздумал меня раздражать, и я с отчаяния убежала в эту комнату. Как только я заперла дверь, на меня навалился мрак, и я упала на пол. Я не могла объяснить Эдгару, как безошибочно я чувствовала, что у меня начинается припадок; что я сойду с ума, если он не перестанет меня дразнить! Язык уже не слушался меня, и мысли шли вразброд, а он, быть может, и не догадывался, как я страдаю, у меня едва достало сознания, чтоб убежать от него и от его голоса. Когда я пришла в себя настолько, чтоб видеть и слышать, уже рассветало. Я расскажу тебе, Нелли, все, что я передумала, что приходило мне на ум, снова и снова, пока я не начала опасаться за свой рассудок. Когда я лежала и голова моя упиралась в эту ножку стола, а глаза смутно различали серый квадрат окна, я думала, что я дома в своей кровати с дубовой панелью; и у меня болит сердце от большой обиды – какой, я спросонок не могу вспомнить. Я гадала и мучилась, соображая, что бы это могло быть, – и вот что удивительно: все последние семь лет своей жизни точно стерло! Я их не вспоминала, их словно и не было вовсе. Я снова девочка; отца только что похоронили, и горе мое из-за того, что по приказу Хиндли меня разлучают с Хитклифом. Меня уложили спать одну – в первый раз. Проплакав всю ночь, я проснулась от тяжелой дремоты, подняла руку, чтобы раздвинуть загородки кровати, и рука ударилась о доску стола! Я провела ладонью по ковру, и тогда в памяти вспыхнуло все. Мое былое горе захлебнулось в пароксизме отчаяния. Не знаю, почему я чувствовала себя такой бесконечно несчастной, у меня, вероятно, сделалось временное помешательство, потому что никакой причины не было. Но представь себе, что я, двенадцатилетняя девочка, оторвана от Грозового Перевала, от привычной обстановки и от того, кто был для меня в то время всем на свете, – от Хитклифа, и вдруг превратилась в миссис Линтон, владелицу Мызы Скворцов и жену чужого человека – в изгнанницу, отторгнутую от всего родного, – представь это себе, и перед твоими глазами откроется та пропасть, из которой я силилась выкарабкаться! Сколько хочешь качай головой, Нелли, все-таки это ты помогла им столкнуть меня в пропасть! Ты должна была поговорить с Эдгаром – должна была! – и убедить его, чтобы он от меня отступился! Ах, я вся горю! Я хочу в поле! Хочу снова стать девчонкой, полудикой, смелой и свободной; и смеяться в ответ на обиды, а не сходить из-за них с ума! Почему я так изменилась? Почему, едва мне скажут слово, кровь закипает у меня адским ключом? Я уверена, что стала бы вновь самой собою, – только бы мне очутиться среди вереска на тех холмах. Распахни опять окно: настежь! И закрепи рамы! Скорей! Что ты стоишь?

– Я не хочу простудить вас насмерть, – ответила я.

– Скажи лучше, не хочешь вернуть мне жизнь! – крикнула она сердито. – Но я не так беспомощна – я открою сама.

И прежде чем я успела ей помешать, она соскочила с кровати, неверным шагом прошла через всю комнату, распахнула окно и свесилась с него, не обращая внимания на морозный воздух, который свистел над ее плечами, острый, как нож. Я уговаривала ее и, наконец, попробовала насильно оттащить. Но тут же убедилась, что в бреду она куда сильней меня (она, конечно, бредила, это я поняла по всему, что она делала и говорила после). Луны не было, и все внизу лежало в туманной тьме: ни в одном окошке не светился огонь – ни вдалеке, ни поблизости, – везде давно погасили свет, а огней Грозового Перевала отсюда и вообще-то не видно, – и все же она уверяла, что различает их свет.