Грозовой перевал (Wuthering Heights)

'Hindley hurried up from his paradise on the hearth, and seizing one of us by the collar, and the other by the arm, hurled both into the back-kitchen; where, Joseph asseverated, "owd Nick would fetch us as sure as we were living: and, so comforted, we each sought a separate nook to await his advent.	Хиндли покинул свой рай у камина и, схватив нас одну за руку, другого за шиворот, вытолкал обоих в кухню, где Джозеф поклялся, что Старый Ник , как бог свят, уволочет нас в пекло. С таким утешительным напутствием мы забились каждый в свой угол, ожидая, когда явится за нами черт.
I reached this book, and a pot of ink from a shelf, and pushed the house-door ajar to give me light, and I have got the time on with writing for twenty minutes; but my companion is impatient, and proposes that we should appropriate the dairywoman's cloak, and have a scamper on the moors, under its shelter.	Я достала с полки эту книгу и чернильницу, распахнула дверь во двор (так светлей) и минут двадцать писала, чтобы как-нибудь убить время; но мой товарищ не так терпелив и предлагает завладеть салопом коровницы, накрыться им и пойти бродить по вересковым зарослям.
A pleasant suggestion-and then, if the surly old man come in, he may believe his prophecy verified-we cannot be damper, or colder, in the rain than we are here.' * * * * * * I suppose Catherine fulfilled her project, for the next sentence took up another subject: she waxed lachrymose.	Хорошая мысль: если старый ворчун вернется, он подумает, что сбылось его прорицание, а нам и под дождем будет не хуже, чем дома: здесь тоже и холодно и сыро".
'How little did I dream that Hindley would ever make me cry so!' she wrote.	По всей видимости, Кэтрин исполнила свое намерение, потому что следующие строки повествуют о другом: девочка разражается слезами:
'My head aches, till I cannot keep it on the pillow; and still I can't give over.	"Не думала я, что Хиндли когда-нибудь заставит меня так плакать, - писала она. - Голова до того болит, что я не в силах держать ее на подушке; и все-таки не могу я отступиться.
Poor Heathcliff!	Бедный Хитклиф!
Hindley calls him a vagabond, and won't let him sit with us, nor eat with us any more; and, he says, he and I must not play together, and threatens to turn him out of the house if we break his orders.	Хиндли называет его бродягой и больше не позволяет ему сидеть с нами и с нами есть; и он говорит, что я не должна с ним играть, и грозится выкинуть его из дому, если мы ослушаемся.
He has been blaming our father (how dared he?) for treating H. too liberally; and swears he will reduce him to his right place-' * * * * * * I began to nod drowsily over the dim page: my eye wandered from manuscript to print.	Он все время ругает нашего отца (как он смеет!), что тот давал Хитклифу слишком много воли, и клянется "поставить мальчишку на место". Я подремывал над выцветшей страницей, глаза мои скользили с рукописного текста на печатный.
I saw a red ornamented title-'Seventy Times Seven, and the First of the Seventy-First.' A Pious Discourse delivered by the Reverend Jabez Branderham, in the Chapel of Gimmerden Sough.'	Я видел красный витиеватый титул -"Седмидесятью Семь и Первое из Седмидесяти Первых. - Благочестивое слово, произнесенное преподобным Джебсом Брендерхэмом в Гиммерденской церкви".
And while I was, half-consciously, worrying my brain to guess what Jabez Branderham would make of his subject, I sank back in bed, and fell asleep.	И в полусне, ломая голову над вопросом, как разовьет Джебс Брендерхэм свою тему, я откинулся на подушки и заснул.
Alas, for the effects of bad tea and bad temper!	Увы, вот оно, действие скверного чая и скверного расположения духа!
What else could it be that made me pass such a terrible night?	Если не они, то что же еще могло так испортить мне ночь?