Грозовой Сумрак

Глухой, рокочущий голос, железным шипастым шариком прокатившийся вдоль позвоночника. Рейалл обернулся – и увидел, как осенница медленно поднимается с земли, встает и прижимается спиной к груди существа, на две головы выше ее самой, доверчиво тонет в его объятиях, почти полностью скрываясь под складками тяжелого черного плаща. Плечи незнакомца словно заметены снегом, но, присмотревшись, можно понять, что это всего лишь белая волчья шкура, на которой мерцают капельки воды. Или растаявшие снежинки, принесенные из далекого, холодного Самайна.

Зачем ты вызвала его,печальная моя королева, неужели ты настолько не доверяешь мне, не веришь в мою защиту? Или я на самом деле пропустил тот момент, когда ты исчерпала все свои силы, заставил тебя сделать невозможное – и для того, чтобы выполнить мою мольбу-просьбу, ты все-таки достучалась до существа, считающего тебя забавой?!

Бледная ладонь с длинными крепкими пальцами скользнула по груди осенницы, медленно легла ей на пояс, на рукоять дареного ножа.

Он что-то спросил, наклонившись к ней так близко, что седые, похожие на серый волчий мех, на ледяной осенний туман волосы короля Самайна скользнули по плечу ши-дани, а его губы почти коснулись ее уха. Она только кивнула, роняя слезинку с подбородка, – и повернула голову, словно силясь заглянуть ему в глаза.

Кровь обагрила наполовину вытащенное из ножен красноватое лезвие, зажгла золотое солнечное крошево в глубине янтарного оголовья. Король Самайна разжал взрезанную ладонь – и коснулся губ Фиорэ в поцелуе, который сложно было назвать ритуальным или дружеским. Так мужчина целует желанную женщину, ту, которая ему принадлежит… или должна принадлежать. Так целуют, когда хотят утвердить свое право.

Острые когти нежити полоснули бедро фаэриэ, тучи сомкнулись – и в этот момент полыхнула ярчайшая вспышка молнии, на долю секунды выбелившая поляну, где не осталось и следа от короля Самайна и его свиты, оглушающе громыхнул громовой раскат, а за ним стеной хлынул холодный, пробирающий до костей осенний ливень!

Не верится, что такое снова возможно, что хрустальные слезы счастья стекают по лицу вместе с каплями дождя, что тело, до того тяжелое, плотное, мешающее движениям, как слишком тесная рубашка, вдруг становится воздушным и легким, почти невесомым! Чувствовать, как проскальзывает сквозь ставшие прозрачными пальцами клинок из холодного металла, падая на мокрую траву, как одежда медленно оседает на землю ровной горкой, а налетевший вихрь подхватывает, поднимает вверх, все выше и выше! Крик, переполненный счастьем, раскалывающий небеса громом, радостным воплем, от которого содрогается земля, оставшаяся далеко внизу, пригибаются могучие деревья! Свободен! Свободен!

Настолько, что вспышка радости обращается в ветвистую стрелу молнии, ударившую вниз и объявшую какой-то сухостой оранжевым пламенем, который, впрочем, очень быстро потух под низвергающимся ливнем. Еще одна молния, раздробившая небольшую осинку в мелкую щепу – и неистовый вихрь, подхвативший эти нерукотворные колья, моментально нашпиговавшие нежить, лезущую из распростертого в прогалине тела волшебницы.

Сжечь! Сжечь эту мер-р-р-зость, что гнала меня, нас, по этому лесу, как какую-то шавку, что осмелилась причинить мне боль! Мне!

Ослепительно-белая вспышка ринулась вниз, ударила в раскрытую для нежити дверь, испепелила, оставив на ее месте лишь дымящуюся воронку, наполненную жидкой грязью. Вой нежити перекрыл грохот развернувшейся в небесах бури, которая смеялась, радовалась своему высвобождению из долгого заточения в оковах человеческого тела – и потому играючи сметала все на своем пути, с корнем вырывая деревья, выламывая ветки и с силой пробивая ими скулящих, разбегающихся тварей, стремящихся укрыться от сошедших с ума небес.

Бегите! Все равно вам не укрыться от ветра, раздирающего легкие, от бури, что слишком долго была человеком, пока не…

Холодок осознания, крошечная золотая искорка, кольнувшее то, что могло бы называться душой, сердцем ночной грозы. Тонкая янтарная спица, бесценное сокровище, едва не оставленное позади, едва не позабытое.

Моя печальная королева, Фиорэ…

На мгновение усиливающийся гул ветра затих, ради того чтобы возродиться с новой силой, замыкаясь в кольцо. Трепетную и хрупкую фигурку, лежавшую на траве, мягко подняло в воздух, закрыло туманом мелких брызг и непробиваемой броней ветра. Теперь, когда самое важное, самое дорогое укрыто от всего, что может ее обидеть или причинить вред, можно разобраться и с тем, что осталось внизу. Сорвать на них, бездушных, загнивших на корню, не имевших право на жизнь, жестокую ярость пробудившейся стихии.