Евгений остался один. Кто-то из прислуги заглянул на минуту в комнату и, выяснив, что именно гость хотел бы выпить, принёс виски с содовой. Иванов с любопытством разглядывал гостиную. Ряды старых книг на полках, массивные картины, антикварная мебель. На столике с краю — раскрытая коробка кубинских сигар в алюминиевых пеналах. Шотландский виски и армянский коньяк в баре. Значит, правильно рассказывали: старик действительно любит этот дар Араратской долины.
В соседнем кабинете, куда Иванов осторожно заглянул, на столике у окна и на секретере лежали бумаги. Он подошёл к столу. На нём лежал целый ворох писем и материалов, которые, очевидно, направлялись сэру Уинстону для ознакомления, а возможно, и для консультации с ним. Здесь были справки по финансовым и экономическим вопросам, доклады по политическим проблемам, личная переписка…
Гость поймал себя на простой, но преступной мысли: эти бумаги могли бы представить для Центра немалый интерес, и никто не мешает украсть их. Здесь их такое множество, что отсутствие двух или трёх материалов вряд ли кто и заметит.
Особый интерес у него вызвало письмо одного из военных чинов, в котором излагались совершенно новые подходы к европейской политике НАТО. Речь шла о проработке концепции «передовых рубежей», в ту пору Иванову ещё мало известной.
Эта концепция предполагала оснащение бундесвера ядерным оружием наземного базирования. Такой шаг должен был, по всей видимости, сыграть роль сдерживающего фактора для потенциального агрессора, то есть для СССР. Подробной информации в письме не было. Но и та, что попалась Иванову на глаза, представляла определённый интерес. Он постарался запомнить все основные положения письма, чтобы суметь восстановить их позже в памяти.
— Ну, показывай мне своего русского, — раздался хриплый голос из глубины дома и скрип открывающейся двери.
Евгений быстро вернулся в гостиную. Знаменитый толстяк предстал перед ним во всей своей грузной красоте, отмеченной печатью восьми десятков лет насыщенной событиями жизни.
— Больной чувствует себя лучше, — не без гордости за содеянное заявил Стивен, — и я разрешаю ему рюмку бренди.
Иванов понял, что это было сигналом для него, и тут же отрекомендовал принесенную им в подарок бутылку армянского коньяка. После того как на Ялтинской конференции Сталин предложил Уинстону Черчиллю рюмочку армянского коньяка, британский премьер-министр оценил отменные вкусовые качества напитка и стал его поклонником.
Это был абсолютно новый тогда 50-градусный коньяк «Двин» 10-летней выдержки. Его еще не было в продаже. Первую партию отправили в Кремль. В серию «Двин» запустили лишь годом позже, после Победы. И Черчилль стал регулярно получать его от Сталина.
Вскоре, однако, коньяк премьеру разонравился. В своем письме Сталину Черчилль заметил с сожалением, что «Двин» потерял свой былой вкус. Он даже намекал на то, что хозяин Кремля, возможно, перестал уважать проигравшего выборы премьера. Стали разбираться. Выяснилось, что мастер, который готовил коньяк, на заводе больше не работает. Он был арестован и сослан в Сибирь. Сталин велел вернуть его на работу. Маркара Седракяна восстановили в прежней должности, вернули партбилет и даже позднее присвоили звание Героя социалистического труда. Мастер быстро вернул своему коньяку утраченный им было вкус. Черчилль оценил возвращенное качество напитка и, как поговаривают, регулярно выпивал ни много ни мало целую бутылку «Двина» в день.
Не берусь судить, что в этой истории правда, а что ложь, но, может быть, так оно и было…
Сэр Уинстон взглянул на этикетку принесенного Ивановым армянского коньяка и медленно выговорил:
— Ю-би-ле-ни.
— Возраст — 10 лет, крепость — 43 градуса, — пояснил Иванов. — Это первый коньяк мастера Седракяна, автора вашего любимого «Двина». Он его выпустил еще в 1937 году.
Хозяин дома одобрительно кивнул и велел разлить благородный напиток по бокалам. Гости выпили за здоровье сэра Уинстона, который тут же закурил свою «Гавану».
— Ваш коньяк действительно неплохой. Вы, русские, настоящие мастера поражать нас своими талантами. Но поймите меня и не обижайтесь, — заявил старик, затянувшись ароматной сигарой, — вы для нас варвары. Не в дурном смысле, а в подлинном: так в древнем мире все были варварами по отношению к грекам и римлянам. А мы их наследники. Англосаксы — представители классической культуры. Мы лучше других в мире выражаем два великих начала: ясность и чувство меры. У других народов, в том числе и у русского, они затуманились. Иначе вы не стали бы выкорчёвывать на своей земле свои же традиции. Поэтому в душе я и считаю вас варварами.
Сэр Уинстон налил себе еще коньяку в уже осушенный бокал.
— У России тот же путь, — продолжал хозяин дома, — что и у Европы, или никакого пути. Любой британец вам подтвердит, что Лев Толстой, Фёдор Достоевский, Антон Чехов — величайшие писатели. Мы чувствуем в них, а значит, и в России, своих единомышленников. Трагедия в том, что революция столкнула Россию с её исторического пути. И превратила в нашего врага.