Группа крови

Протянув руку, он нащупал выключатель и дважды щелкнул клавишей. Свет так и не зажегся. Дядя Федя вспомнил, что лампочка в прихожей перегорела еще позавчера, вяло выматерился, стянул с себя провонявшую кислятиной куртку, повесил ее на крючок и прошаркал в кухню, бросив неприязненный взгляд на запертую, как всегда, дверь квартиранта. За дверью было тихо – так, что даже и не поймешь, дома ли постоялец.

В грязной, загроможденной немытой посудой кухне громко гудел древний, побитый ржавчиной холодильник «Саратов». Дядя Федя распахнул дверцу.

Из холодильника потянуло слабенькой прохладой, в нос ударила затхлая вонь. На нижней полке тихо догнивал почерневший полукочанчик капусты, под морозилкой валялся подсохший кусок вареной колбасы, в мертвенном свете слабенькой лампочки казавшийся желтовато-зеленым, как лежалый труп. Дядя Федя скривился и выставил в холодильник принесенный из магазина кефир. Он терпеть не мог эту кислую дрянь, но в последнее время у него начались проблемы с пищеварением, и Баламут посоветовал кефир в качестве универсального средства от подобной хвори. Квартирант – вот ведь стервец, прости, Господи! – по этому поводу заявил что-то наподобие: «Блажен, кто рано поутру имеет стул без принужденья…» Он утверждал, что эту белиберду написал лично Пушкин Александр Сергеевич, чему дядя Федя после некоторых колебаний решил не верить: как можно, чтобы классик в своих бессмертных стихах воспевал запоры и поносы?!

После некоторых колебаний он закрыл дверцу холодильника: при одной мысли о том, чтобы хлебнуть кефира, к горлу подкатывала тошнота. Вот если бы водочки!.. Или, на худой конец, пивка…

Шаркая ботинками по облупившимся доскам пола, дядя Федя бесцельно вышел в прихожую и наудачу толкнулся в дверь к своему постояльцу. Та, как всегда, оказалась запертой, причем было совершенно невозможно понять, снаружи или изнутри.

«Сучий потрох», – пробормотал дядя Федя и в сердцах грохнул по двери кулаком. За дверью было тихо, как в могиле.

Дядя Федя не заметил, как оказался в ванной.

Здесь он озабоченно потоптался по грязной метлахской плитке, заглянул в треснувшее зеркало с отставшей амальгамой, рассеянно поскреб ногтями небритую щеку и огляделся по сторонам, пытаясь понять, каким ветром его сюда занесло. Руки он, что ли, собирался помыть? Да нет, как будто… Но ведь было же у него здесь какое-то дело!

Из прохудившегося крана в рыжую от ржавчины ванну размеренно капала вода. В забрызганном зубной пастой зеркале маячила одутловатая физиономия дяди Феди с тусклым электрическим бликом на вспотевшей лысине. Отражение было наполовину заслонено грязным пластмассовым стаканчиком, из которого торчали две зубные щетки – растрепанная, почти совсем облысевшая дяди-Федина и новенькая, с мудреной ручкой и двухцветной синтетической щетиной щетка квартиранта. Еще в стаканчике стоял наполовину выдавленный тюбик зубной пасты. Рядом со стаканчиком на грязноватой стеклянной полочке лежала безопасная бритва квартиранта, стоял его помазок и двухсотграммовый флакон с одеколоном.

Словно во сне, дядя Федя протянул руку и взял с полочки флакон. Одеколона в нем было больше половины. Старик повертел флакон в руке, пытаясь разобрать готическую вязь на этикетке, неуверенно отвинтил пробку и понюхал. Запах был приятный, дорогой – не то что у отечественного «Шипра» или, скажем, «Русского леса». Да и крепость, надо полагать, соответствовала…

В следующее мгновение зубные щетки, дребезжа, запрыгали по стеклянной полочке. На дне пластмассового стаканчика темнел неприятный ободок влажной грязи, но сейчас дяде Феде было не до гигиены. И потом, спирт – это же дезинфекция, так какого черта?!..

Одеколон полился из узкого горлышка, аппетитно булькая и распространяя по ванной терпкий аромат дорогой косметики. Трясущейся от предвкушения рукой дядя Федя отвернул кран, пустив тонкую струйку холодной воды, и разбавил одеколон – совсем чуть-чуть, только чтобы не обжечь гортань.

Жидкость в стаканчике сразу помутнела, сделавшись беловатой, как сильно разведенное молоко.

С некоторой опаской понюхав получившийся коктейль, дядя Федя поморщился. Последнее это дело – хлестать одеколон, да еще и ворованный к тому же. Ну, а что делать, если на старости лет трудящемуся человеку, коммунисту с сорокалетним партийным стажем, не на что даже купить бутылку бормотухи? В семнадцатом году наши ребята решили этот вопрос раз и навсегда. Экспроприация экспроприаторов – вот как это называется. А то заперся, морда буржуйская, на задвижку, и думает, что самый умный…