Группа ликвидации

То есть меня-то эти добрые люди совсем не щадили. И если фигура истерзанного покорного мученика внушает возвышенные чувства, то в надменно-щеголеватом мечтателе, которому дали по носу, всегда есть нечто комичное. Вид Сары Лундгрен — этого воплощения строгих моральных принципов, которая на дух, видите ли, не переносит насилия и кровопролития, — без шляпки и без туфель, перепачканной влажной землей и глиной, в своем дорогом костюме с оторванными пуговками и треснувшими швами, с содранными в кровь коленками, проглядывающими сквозь дыры на чулках, — так вот вид Сары Лундгрен, которая, тяжело дыша, уворачивалась от своих мучителей, не вызвал во мне ни чувства негодования, ни сочувствия, в особенности когда я был почти уверен, что она непосредственно участвовала в разработке плана сегодняшнего аттракциона.

Как я уже сказал, наведя о ней справки, я был готов доверять ей не меньше, чем кому-либо другому, но на задании я все же предпочитаю не доверять никому. Она выдала меня, проехав за мной через всю страну. Она устроила встречу именно здесь, в таком глухом месте, в такое глухое время — и подала им сигнал, выбросив из машины сигарету, как только я собрался уйти. То, что столь привлекательная, хорошо одетая женщина сознательно может организовать свое превращение в пугало огородное, свидетельствовало о ее достойном восхищения хладнокровие; но, подставив меня, она, естественно, захотела разыграть спектакль правдоподобный, чтобы рассеять все мои сомнения относительно нее.

Я не мог понять ее тайных мотивов, но она, без сомнения, убедила себя, что делает все это ради блага человечества — все они так считают, начиная аж с Иуды, который за все и поплатился, потому что брал наличными, — но она-то обошлась всего-то несколькими царапинами да синяками, легким унижением и испорченным костюмом, приобретенном ею, вероятно, со значительной скидкой в своем же собственном магазине.

Все прекратилось по одному слову, произнесенному опять на неизвестном мне языке человеком за деревьями. Трое отступили, оставив Сару лежать на траве там, где она рухнула, тихо плача, — патетическая аллегория отчаяния и изнеможения. Ее костюм разъехался на две части, собравшись в гармошку на бедрах и под мышками, отчего она казалась полуголой. И теперь вдруг ее растерзанный вид больше не производил комичного впечатления. Она ведь была женщина, а мы — мужчины, и мне захотелось, чтобы она немедленно прекратила весь этот балаган, села, застегнула блузку и жакет и переместила юбку в подобающее место.

Человек за деревьями отдал еще одну команду. Мои телохранители отволокли меня на несколько футов в сторону, а те, что стояли поодаль, бегом направились к нам. Сара перестала плакать и встала, да так поспешно, что даже если бы до сих пор у меня относительно нее не возникло никаких сомнений, теперь-то уж я бы точно понял, что все случившееся — чистейшей воды фарс. — Нет! — сказала она.

Она смотрела на темнеющие деревья за телефонной будкой. Мизансцена резко переменилась. Мы достаточно порезвились и подурачились, изображая бокс под открытым небом, но не могут же игры продолжаться до бесконечности. Когда-то приходится и взрослеть.

До моего слуха вновь донесся приглушенный шепот движения на стокгольмских улицах. Звезды казались теперь дальше обычного. Фигурка посреди поляны сделала торопливое, очень женское движение рукой, чтобы пригладить растрепавшиеся волосы и привести в порядок перепачканную одежду. На неверных ногах она двинулась к темному силуэту в роще, с мольбой протягивая к нему руки.

— Нет, — шептала она. — Пожалуйста, не надо… Ты этого не сделаешь!

Ответом ей был выстрел.

Глава 9

Когда прозвучал выстрел, я, вырвавшись из объятий своих сторожей, бросился на землю. Помочь ей я ничем не мог. С такого расстояния он бы не промахнулся. И я понял, что буду следующей его мишенью. Я пополз к скамейке, надеясь найти там укрытие. Ни одна пуля не достигла меня. Через некоторое время я понял, что оказался в глупейшем положении: лежу совершенно седин, не считая неподвижного тела в траве. — Все остальные участники спектакля покинули сцену.

Не было ни ярких прощальных речей, ни угроз, ни обещаний, ни леденящих кровь ультиматумов — только короткая одиночная очередь из автомата и топот ног за деревьями. Я услышал, как вдали взревел мотор и отъехала машина. Я выпрямился и пошел к ней. Она, конечно, была мертва. Мне надо было сматываться отсюда, пока не прибыла полиция, привлеченная стрельбой, но я стоял и смотрел на нее. Это было не особенно-то приятное зрелище.

Не то, что ее смерть резко изменила мое мнение относительно ее участия в событиях этого вечера. Я по-прежнему считал, что она предала меня. С ней же, в свою очередь, тоже сыграли двойную игру. Но теперь это уже не имело никакого значения. Сейчас имел значение лишь тот факт, что несколько минут назад я смотрел, посмеиваясь про себя, как ее чихвостили и унижали, получая от этого удовольствие. Уж больно я был взбешен ее напыщенной болтовней об убийствах и моральной ответственности…