Грушевый чертенок

Когда на пороге появилась сумрачная фигура в плаще, на деревянной ноге и хмуро оглядела присутствующих, сидящие за столом застыли. Один Женька не задумался. Он бросился к гостю, на бегу выстрелив словом: «Вот он!» Размахивая белыми рукавами, на которых молниями сверкали новые запонки — подарок доброй матери, — он повлек Трофима прямо к столу.

— Раздеться помоги! — сказала мать.

И Женька живо раздел Трофима, усадил, принялся расторопно наваливать ему на тарелку картошку, капусту, шпроты, колбасу и сыр. Потом, мелькая огненными запонками, налил всем вина, сел, вскочил, опять сел, опрокинул бутылку.

— Да что с тобой! Уймись! — негромко сказала Настасья Петровна, которой сегодня особенно хотелось видеть сына степенным и взрослым.

Женька на минуту затих, утирая лоб пахучим платочком. Но он словно боялся тишины и порядка — тут же снова вскинулся, обегая всех торопливым взглядом:

— Чего сидеть-то? Давайте!

Никто не шевельнулся. Ребята смотрели на Трофима.

— Скажи им, — попросила Настасья Петровна.

«Нашли оратора!» — вздохнул Трофим, поднимаясь с тонкой рюмкой в крестьянской руке, искоса поглядывая на Женьку и вспоминая его суматошную жизнь. Пожелать бы ему одуматься, набраться разума и вернуться в совхоз путным механизатором, как Мишка Бабкин. Нет, не получится из него путного!

Трофим так и сказал вслух, как подумал. Настасья Петровна крякнула в ответ на такие невнятные речи, сунула в рот папироску.

— Не получится! — выкрикнул Саныч. — Точно!

Он поднялся, побледнев, желая еще что-то сказать, но тут Женьку как вымахнуло из-за стола. Схватив гитару, недавно купленную ему матерью, он забренькал и запел. Голосил Женька не очень мотивно, зато лихо и громко. Парни, ожив помаленьку, стали подпевать ему, прихлопывать. Один Саныч не веселился со всеми, сидел сердитый, как сыч. А после песни сказал:

— Эх ты, пташечка!

Женька, перебросив гитару Боре Байбаре, ударился в такой огневой пляс, что зазвенели испуганные рюмки.

— Непутевый, дай людям поесть! — говорила Настасья Петровна, а сама глядела на Трофима влажными глазами: «Каков, а!»

Гость, дивясь лихому Женькиному плясу, припоминал многие таланты Лешачихиного сына. В работе, в жизни ли был Женька такой же пороховой, да мигом остывающий.

«Бедная! — взглянул Трофим на мать, плавающую в счастье. Он подумал, скольких трудов стоило Лешачихе поднять сына, выучить, одеть, накормить. — Стол ему собрала, оценит ли? — И свежая обида обожгла Трофима с новой силой. — Плясать-то они здоровы!» — думал он, тяжело ворочаясь и собираясь встать, сказать мальчишкам все, что он о них думает. Но тут Лешачиха тронула его за руку:

— Не держи зла на них, они хорошие. За тобой велели бежать, а то, говорят, мы человека обидели.

Трофим засопел, не зная, как вести себя и что говорить. Испуганно взбрехнула Жучка во дворе, прогремели в сенцах тяжелые шаги, упало и покатилось ведро.

— A-а, черт тя раздери! — в сердцах сказала ведру запыхавшаяся Марья Ивановна, возникая в дверях.

Без всяких «здрасте» она визгливо зашумела из полутьмы:

— Пашка! Тебе тут что, медом намазано?! Тебя будто мать не ждет?! — И скакнула ехидными глазами по Бабкину: — У иных-то домов своих нету, иным простительно!

Павлуня сразу полез из-за стола. И в эту минуту раздался укоризненный голос Трофима:

— А им, молодым, ни до кого дела нету. Они сами грамотные.

Павлунина мать, видно, только теперь разглядела Трофима. Заметно смутившись, она не к месту пробормотала: «Во, а этот тут зачем?» — и сделала шаг к свету. Все увидели ее грязную телогрейку и забрызганные сапоги, которые она натянула на голые ноги. Коленки ее посинели, зато налитые щеки горели ярым огнем. Серый платок сбился с головы, из-под него высовывались вольные волосы, из волос торчали во все стороны шпильки.

Настасья Петровна, добрая хозяйка, пропела:

— Проходи, Ивановна! Отведай у нас наш хлеб да квас, не побрезгуй.

— Сдалась ты! — Нежданная гостья повернулась, выскочила в сени. Там еще раз громыхнуло пустое ведро. — Ты еще тут!.. — вскричала Марья Ивановна и, наверное, наподдала ведерко ногой — оно покатилось, жалобно позванивая.

Павлуня виновато промямлил:

— Пойду я, а то как бы чего бы…

— И мне пора, — встал Трофим, чувствуя, как ожил в нем червячок.

Парни не спорили, они только все вывалились во двор — провожать. Там, в темноте, дожидалась хозяина Варвара. Она смирно хрупала сено. Дождь недавно кончился — запахи были еще влажными: пахло мокрой лошадью, мокрым забором, мокрым листом — всем понемножку.

— До свидания, отъезжающий! — сказал Трофим. — Где твоя лапа?

Он протянул руку, ее на лету цепкими пальцами схватил Женька, потряс, отпихнул. Зубки его поблескивали, раздавался острый голосок:

— Знаю, знаю, что скажете! Насчет учебы! Заверяю партком и дирекцию: не подведу коллектив!

— Трепло! — крякнул Саныч.

Женька пихнул его локтем.

Трофим с Павлуней уселись в тележку.

— Спасибо, что пригласили, — сказал старый солдат. — Нас, ветеранов, редко приглашают. Спасибо.

Парни смекали: шутит Трофим, обижается или издевается. Женька на всякий случай ответил:

— Да чего там…