Грушевый чертенок

Модест тоже сдержанно похвалил звеньевого, когда они вышли на воздух и Аверина поблизости не было.

— Молодец! — сказал он. — Врезал. Пусть не рычит. Капустник.

Модест когда-то жил по соседству с Авериным, поэтому считал себя вправе говорить о нем за глаза всю правду, пусть самую горькую.

Павлуня подошел к брату, поглядел синеоко и высказался:

— Как ты его! Он даже весь…

Звеньевой молчал. Брови у него были сведены, рот комочком, а глаза — острее лезвия, только чуть поблескивали. Если у Бабкина лицо вырублено из неподатливого темного камня, то у братца его оно сработано из бледного воска. Синие глаза Павлуни кажутся чересчур яркими на этом воске.

— Бежит, — сказал Павлуня, приглядываясь.

По дороге тяжело топал Женька с чемоданом. Он подбежал к Аверину, плюхнул ношу на землю, прерывисто доложил:

— Поймал! На остановке! Она — ни в какую, а я вещички хвать! И — деру! Теперь никуда не денется. Тут будет!

И верно: минут через десять из осеннего утреннего дождичка выплыла Вика.

— Иди, иди, я тебя сейчас!.. — таким голосом пообещал главный агроном, что Женька даже поежился от возбуждения: будет крупный разговор, а может, и целый скандал.

И вот она появилась. В светлом плаще, в легких сапожках, с карамелькой за щекой. Словно лебедушка проплыла мимо замасленных медведей, ни на кого не глядя, не опуская гордой головы. Трактористы, видно, так здорово накричались, что теперь весь запал у них потух, и они встретили красавицу только тихим ропотом. Главный агроном, нагнав ее и торопливо шагая рядом, начал:

— Что это вы, однако! Столько народа ждет!

Статная Вика посмотрела на Аверина своими загадочными, в меру подмалеванными глазами.

— Лоб грязный.

— Чего? — Василий Сергеевич поспешно вытащил платок, стал тереть свое лицо.

— Да нет же! — отобрала она платок, мазнула по нему кошачьим острым язычком и принялась у всех на виду оттирать лоб главного агронома и первого зама.

Народ захихикал. Модест проворчал:

— Работать надо. Заправляться пора.

— Миленький! — со смехом ответила ему Вика. — Да я тебя в первую очередь! Подъезжай скорей!

«Нет уж, пусть Бабкин вперед!» — решили и молодые и старые механизаторы, до которых докатился быстрый слух о Мишиной смелости в разговоре с Громовым.

Возле мастерской затрещали пускачи, низко загудели дизели. Бабкин на синем колеснике передом поехал к заправке. Следом сунулся было Павлуня, его осадили.

— И постарше народ в наличии имеется! — веско сказал со скамейки Иван.

Павлуня спорить не посмел: Бабкин был далеко, у самой заправки, а без него храбрость братца таяла, как легкий утренний туман.

Новоиспеченный разнорабочий Женька весело подпрыгивал в кабине Бабкина. У Павлуни ему делать нечего: он терпеть не мог тащиться в хвосте. С трактора дальше видно, чем с земли. Он подмигнул сверху заправщице — та в ответ показала кулак и тут же засмеялась, обнажив славные зубки. Вика скинула плащ да сапожки и теперь, в валенках с галошами, в халате, не казалась белой лебедушкой, а стала просто красивой девчонкой. На нее можно и поворчать, что и делали сейчас механизаторы. Вика огрызалась весело.

— Моя мать несется, — вдруг сказал с недоумением Женька. — Чего она тут потеряла?

К мастерской широкими шагами шла Лешачиха. Она остановилась у ближнего трактора, спросила о чем-то механизатора, тот показал пальцем в сторону Бабкина.

— Тут мы! — высунулся Женька, размахивая шапкой.

Настасья Петровна подошла к парням, протянула звеньевому листок. Это была повестка из военкомата.

ТАНКИСТЫ

Василий Сергеевич, прочитав повестку, сказал:

— Та-ак! Значит, уходишь. — Досадливо посмотрел на Бабкина, словно тот в чем-то провинился. — Говорил ведь я! Не послушались! Вот и прощай, твое звено!

— Ничего не прощай, — возразил Бабкин. — Народ-то вот он, весь тут.

Он показал на своих: на чумазого Саныча, что в растерянности стоял с ключом в руках, на важного Модеста — тот согласно кивнул, подобрав губы, на Женьку — Лешачихин сын суетливо ему подмигивал. Бабкин посмотрел на братца — Павлуня испуганно покрутил головой:

— Нет, я тоже! Мать небось уже получила.

— Ну, милый, в дальнюю, значит, дорожку? — сердечно сказал Иван Петров, поглядывая на звеньевого ласковей, чем на родного сына.

Бабкин похлопал свой трактор по теплому боку:

— Берегите моего коня.

Иван, хоть его и не спрашивали, бойко ответил, что он большой мастак «по части различных агрегатов», повидал их на своем веку немало и знает их железное нутро не хуже своего. Так что Бабкин может ехать спокойно и не сомневаться.

Павлуня тоже похлопал свой колесник и попросил:

— И вы, если что, тоже… Пожалуйста…

Ему четко ответил Модест:

— Я возьму. Под контроль. Личный.

Женька давно уже танцевал на месте:

— Хватит трепаться! Кидайте свое железо! Обнялись!

— Иди рассчитывайся, — сказал Аверин. — Чего там…

…Бабкин задумчиво брел по улице. Шагая с ним рядом, Павлуня пытался, как Миша, сдвинуть брови и принять гвардейский вид. Но мягкое лицо его не хотело взрослеть, как ни нагонял он на лоб морщины.

У заборчика стояла круглая девушка в светлой курточке и белой шапочке: медицинская сестра Татьяна Чижик уважала этот стерильный цвет.