Грустная девочка

– Но как же ты можешь знать, если не помнишь? Найди его и внимательно рассмотри – вдруг захочешь взять с собой.

– Нет.

Как и многие другие маленькие дети, София могла любить и дарить всю себя без остатка, но с другой стороны, она также могла закрыться и с несвойственной характеру жестокостью отрезать все пути для возвращения. Наблюдая за упрямыми отказами, раз за разом сыпавшимися на голову Ирены, Эмма ощутила холодный страх. Что будет, если она также ошибется и станет для Софии ненавистной и чужой? Неужели ее также обрекут на безнадежность и непрощение?

– И все-таки, сходи еще раз. Посмотри, может, среди вещей Филиппа тебе понравится еще что-нибудь, – попросила Ирена. – Иди, посмотри там все еще раз.

Эмма отпустила ее, и София уныло побрела в коридор, явно не желая возвращаться в свою прежнюю комнату.

Дождавшись, когда она скрылась из виду, Ирена встала со своего места и прошла к одному из шкафов, стоявших вдоль глухой стены. Она выдвинула ящик и извлекла шкатулку, с которой и вернулась к Эмме. Внутри оказались деньги, сложенные аккуратной стопочкой и перевязанные лентой.

– Вот, возьмите. Лучше купить ей новое, чем ждать, когда она выберет старое. Я бы на вашем месте не стала ее спрашивать, что она хочет взять – просто упаковала бы ее вещи и перевезла в новую квартиру. Что она может понимать в свои пять лет? Но если вы уж решили во всем ей потакать, то возьмите лучше эти деньги.

После такой укоризненной тирады никакого соблазна перед деньгами у Эммы не возникло. Она пожала плечами:

– Я вполне могу купить все и сама. Странно, что я раньше не догадалась.

Ирена покачала головой:

– Нет, вы должны забрать это. Шерлок копил деньги, хотел весной купить Филиппу велосипед. Можно было бы и с первого раза купить, но расходов всегда почему-то было слишком много и на велосипед вечно не хватало, так что после нескольких попыток он решил растянуть все на несколько месяцев. А потом мы не успели. Да, что тут непонятного – теперь эти деньги уже не нужны. Я не могу потратить их… мы не знаем, что можно было бы на них купить. Лучше отдать их Софии, чтобы они пошли ей на пользу.

– Я не могу, – продолжила отказываться Эмма. – Вы и так почти все мне отдали. Отправили в отпуск, оплатили все расходы. Как я могу требовать что-то еще?

– Это ведь делалось для нее, а она часть нашего дома. Пока что, во всяком случае.

– К тому же, я не знаю, как ваш супруг воспримет эти новости. Я надеялась встретиться с ним сегодня, но раз уж его нет, то я даже не знаю…

– Он, как и я, к этому готов. По крайней мере, он знал, что какое-то время вы должны будете заботиться о ней вместо нас. Если бы вы видели ее в первые дни после похорон, вы бы все поняли.

Она не видела ее в первые дни, но ей было известно, как София выглядела уже потом, когда от нее почти ничего не осталось. Одичавшая, худая, бледная и пассивная, она была почти невидимкой, так что те дни, что она тайно жила в комнате Эммы, прошли без проблем.

– Не заставляйте меня так долго стоять с протянутой рукой, – укоризненно прошептала Ирена. – И не делайте глупостей. Вам будет нужно гораздо больше денег, тем более, если вы собираетесь делать все то, чего она так и не дождалась от нас.

София вернулась, держа в руках старый свитер Филиппа, который Эмме ни разу не довелось увидеть на нем. Они собрались и вышли, поблагодарив Ирену за все, что она сделала для них в этот день.

София сидела в теплой ванне. Она пообещала Эмме, что с ней все будет в порядке, и ее оставили одну. Ей хотелось полежать в одиночестве, за закрытой дверью – так легче думалось о своем.

Она будет жить у Эммы. Конечно, ее сразу предупредили, что они переедут в другое место и в этом доме они будут только по выходным, но ей было все равно, где спать и что есть – лишь бы рядом с Эммой. Еще когда они были на море, София часто просыпалась ночью и думала о том, что когда-нибудь они вернутся домой, и тогда ей придется снова жить рядом с тетей и Дианой. Тогда она начинала плакать, страстно желая, чтобы это время, которое они проводили в гостинице, никогда не закончилось. Однако она была слишком большой и хорошо понимала, что эти дни обязательно подойдут к концу, а за ними начнется другая жизнь, от которой она успела отвыкнуть. Говоря Эмме, что она не вернется домой, София и сама слабо верила в то, что все получится так хорошо. Все ее детские надежды постоянно рассыпались в прах перед лицом реальности. «Так не бывает», «Так не делают», «Это неправильно», «Ты потом об этом пожалеешь» – вереница суровых наставлений вела к тому, что она неизменно меняла свои планы и отказывалась от собственных желаний. Это взрастило в ней способность ограничивать и держать себя в руках, но София еще не понимала, насколько важны эти качества в настоящей жизни.

Немного дальше, в другой комнате Эмма проходила другой разговор – ей предстояло выслушать все, что накипело на душе у ее матери за время долгой разлуки.

Эмили не кричала – она просто говорила, глядя мимо Эммы в пустую стену, и почти не моргая.