Все это выглядело так невинно, что Ла Марн едва не разрыдался, в то время как Вилли снимал штаны, стоя под люстрой посреди салона. На его красивом лице курчавого ребенка появилось выражение гурмана, которое он обязательно надевал на себя в присутствии фотографов. «Вероятно, он был очаровательным ребенком с мягкими вьющимися кудряшками», — подумал Ла Марн. Внезапно он увидел перед собой картину, являвшуюся не чем иным, как порождением белой горячки: в комнате находились дети, собиравшиеся заняться какими-то сексуальными играми, твердо убежденные в том, что это позволит им стать взрослыми. Айрис помогала Вилли раздеться, время от времени она с улыбкой поглядывала на него снизу вверх, и ее лицо светилось абсолютной чистотой — а что еще, кроме невинности и чистоты, может предложить человеческое лицо? Казалось, она играет с какой-то странной куклой. Что касается другой девицы, то она ждала своего момента, стоя на четвереньках с задранным до талии платьем, как велел Вилли. Она была слишком ошарашена всем случившимся, чтобы хоть как-то на это реагировать. Самое неприятное заключалось в том, что она была курчавой блондинкой, и Вилли снова посетило омерзительное видение зеленых пастбищ с бесчисленными овечками. Чтобы как-то развлечься, он даже начал считать их.
Бебдерн несколько минут наблюдал за этой детской комнатой, и когда Вилли подал ему знак, приглашая присоединиться к их играм, отскочил в сторону и спрятался за креслом.
— Нет, нет! — выкрикнул он писклявым голосом. — Не трогайте меня!
Вилли с удивлением обернулся к нему.
— У вас ничего не получится! — торжественно заявил Бебдерн. — У Гитлера ничего не получилось! У Сталина ничего не получилось! Это никогда не удавалось никакой полиции! Никакой инквизиции, никакому зверству! Оно остается чистым! Его невозможно испачкать! Человеческое лицо всегда остается чистым!
— Нет, вы только посмотрите, — сказал Вилли. — Вы когда-нибудь такое видели? Это просто отвратительно, верно?
— Люди на земле подобны птицам, громко хлопающим крыльями! — вопил Ла Марн, граф Бебдерн, герцог д'Аушвиц. — Сейчас я слышу шелест ваших жалких крыльев, Вилли, вот так! Это глухой, скорбный и невнятный шум, но именно в этом и заключается его красота!
Блондинка смотрела на них с таким ошеломленным видом, словно это она была виновата в срыве мероприятия. Бебдерн увидел, как малышка Мур нежно поглаживает Вилли по волосам.
— Хе, хе, хе! — триумфально воскликнул он. — Нежность! Нежность, а значит и чистота! Один-ноль в мою пользу.
— Оставь мои волосы в покое! — заорал Вилли, который почувствовал вокруг себя атмосферу такой невинности, что больше не мог вести себя как мужчина.
— Даже Ивану Грозному, даже гестапо не удалось сделать этого! — продолжал вопить Бебдерн. — Ни у гестапо, ни у Сталина, ни у диалектики, ни у Пикассо, ни у одной идеологии, ни у одной дерьмовой кровавой тирании ничего не вышло! Человеческое лицо остается нетронутым, целомудренным, чистым! Нет, бедный маленький Вилли, не тебе с твоей задницей сделать то, что не удалось ни Гитлеру, ни Сталину, ни атомной бомбе, свалившейся на Хиросиму! Оно остается чистым, оно остается прекрасным!
Словно маленький демон чистоты, — другого не было, — Бебдерн скакал вокруг кровати, показывая нос Вилли или тому, что он в нем видел. Тем временем несчастная блондинка изо всех сил старалась сделать вид, что опыта ей не занимать, и что она уже не раз видела подобные фокусы на других вечеринках. Вилли казалось, что он с серной спичкой в руках борется против всех демонов невинности. Ему все же удалось войти в блондинку, внешние приличия были соблюдены, а малышка наконец испытала облегчение, ибо поняла, чего от нее хотят.
— Нет, Вилли, — жужжал, носясь вокруг них, Бебдерн. — Никакого насилия, никакой травли, никаких концентрационных лагерей! Вы думаете, что вам с вашей маленькой задницей удастся чего-нибудь добиться? Вы ничего не докажете!
— Произведение искусства ничего не должно доказывать, — с достоинством заявил Вилли. — Это сказал Андре Жид. А Андре Мальро добавил: «Не страсть уничтожает произведение искусства, а желание что-то доказать!»
Обмякнув, он оторвался от блондинки. И тут ее внезапно осенило: ну конечно, это были экзистенциалисты! Она удивилась, что эта мысль раньше не пришла ей в голову. Догадка настолько успокоила ее, что она тут же заснула.
— Вот видите, — триумфально произнес Бебдерн, указывая на нее пальцем, — она даже положила в рот пальчик, прежде чем заснуть. Вам показывает нос сама невинность.
Постепенно у Вилли возникло такое чувство, что с минуты на минуту должны вернуться их родители и спросить, почему это они до сих пор не спят. Айрис, как пай-девочка, скромно завязывала в узел свои длинные черные волосы, что ж, быть может, нужно поскорее забыть то, чего детство не знает о жизни. Она подвинулась, чтобы Вилли мог лечь рядом.
— Я буду спать на диване в салоне. Я храплю. Пожелай спокойной ночи своему братику…
Она поцеловала его в лоб.
— Вилли. — Да?
— Это правда, что ты собираешься вырезать меня из «Джульетты»?