Гуд бай, Арктика!..

«Маруся, моя дорогая,

мы вчера вернулись с крайнего севера, но только не мира, а Израиля: из городка Метула, прямо на границе с Ливаном. Этот очаровательный городок с видом на гору Хермон представляет собой несколько улиц, огромный спортивный комплекс с ледовым катком, бассейнами и прочими радостями спорта, с цветущими бугенвиллиями. На главной улице — щит с картой городка, над которым гордая надпись: «Ничего севернее, чем Метула, нет!» — до известной степени это правда…»

Слева, на берегу залива, за крошечным палисадником замер паровозик с вагонетками. Когда-то он усердно трудился на угольных копях, таскал по разрушенной железной дороге холодные черные куски угля в порт из ближайших штолен. Сами штольни, давно засыпанные, высились мрачными курганами, из земли торчали ржавые железки, палки, разбитые бочки и чугунные печи. Меховым оранжево-зеленым покрывалом мхи и лишайники маскировали раны земли.

Шахты Ню-Олесунна работали около полувека, ежегодно унося жизни шахтеров. Рудник то закрывали, то открывали вновь, пока в 60-х годах из-за обвалов и взрывов метана его не закрыли окончательно.

В местном горняцком музее, куда мы наивно зашли погреться, об этом рассказывала леденящая душу диорама в виде комнаты, оформленной как забой с полусгнившими бревнами. Кругом тачки с углем, а в тесных, вырубленных в мерзлоте тоннелях застыли шахтеры с отбойными молотками в руках. Право слово, схема кругов Ада в поэме Данте выглядит какой-то неполной без каменноугольных шахт Ню-Олесунна.

Мы чинно шагали по проселочной дороге с лужами, покрытыми хрустящим ледком. Везде предупредительные надписи: с этой стороны — медведи, здесь — осторожно, тебе на голову могут сесть крачки и клюнуть в темя.

На равнинном побережье залива Королей, у подножия пирамидальных гор и ледников, установили свои заставы государства Земли. На красном каменном домике — надпись «Shri Kanil Sibal. Himadri. Indian Meteorological Station». Китайцев у входа в их дом стерегут белоснежные драконоподобные львы. Французы и немцы, англичане, японцы и, конечно, норвежцы меряют температуру земли, сканируют вечную мерзлоту, делают вид, что занимаются научными исследованиями. Хотя на самом деле эти посольства у врат горловины в необъятность пытаются застолбить место на границе Пустоты.

Там и тут из почвы торчат алюминиевые щупы, зонды и градусники. Казалось, мы шагаем не по архипелагу, а по огромному великанскому телу поверженного спящего титана или Гулливера, которого, пока он спал, обмотали веревками, проводками, тонкой разноцветной проволокой любознательные лилипуты и прикрепили специальные датчики для измерения его жизненной активности. Проводки то исчезали в грунте, то взвивались на металлические антенны. Температура, влажность, щелочность и кислотность, микробы и мелкие насекомые — вся информация земли острова Шпицберген собиралась ими и тщательно записывалась.

Из-за домика показался индус в ушанке, валенках, с большим красным шаром в руке. Он отпустил веревку, шар вырвался, вильнул поводком, как нетерпеливый ирландский сеттер, и понесся в небо.

Индус, беззвучно распевая мантры, долгим взглядом провожал тающую алую точку. Мы тоже все смотрели ей вслед, раздумывая о судьбе шара. Куда он полетел? Уж не на Северный ли полюс?

Проводы шара-пилота происходили на перекрестке дорог, скрещении осей высокой и глубокой дали с безмерным горизонтом и простором, в начале и конце Сущего. Там, дальше, не было ни пространства, ни времени, чтобы преодолеть это пространство. И нечего было об этом сказать или написать, а только слиться с жизнью камней и вод — самой Материей мира.

В меня как писателя это вселяло огромные опасения.

— А я наоборот, — сказал Миша. — Я вдруг понял, о чем будет моя пьеса. Один мужик, ученый, запутался в своей жизни, друзья, жена, любовница, работа, диссертация — все разочаровало его, осточертело, он сбегает из дома, увольняется из института… Словом, оставил прошлое на Большой земле и завербовался на Шпицберген измерять градус вечной мерзлоты. Отпустил волосы, бороду, научился охотиться, рыбу ловить, позабыл свое имя… Потому что, — объяснял Миша, — когда ты смешиваешься с этими горами, со льдами, землей и водой — это уже другой состав, понимаете? Местный космос, все это белое величие стало воздействовать на его сознание и тело… Вот он сидит, покуривает, мой герой, тишину караулит…