ГУЛАГ

Позднее в том же году Чебриков направил в ЦК записку, которая начинается с утверждения, что в последние годы была пресечена подрывная деятельность “спецслужб империализма и связанных с ними враждебных элементов из числа советских граждан”. КГБ, по его словам, удалось “парализовать” деятельность Хельсинкских групп и других подобных организаций и даже добиться того, что за 1982–1986 годы более ста человек “отказались от продолжения противоправной деятельности и встали на путь исправления”. Отдельные из них (Чебриков назвал девять фамилий) “выступили по телевидению и в газетах с публичными заявлениями, разоблачающими спецслужбы Запада и бывших единомышленников”.

Тем не менее несколькими фразами ниже Чебриков признает, что положение дел меняется. Чтобы понять масштаб изменений, надо читать внимательно: “В нынешних условиях демократизации всех сторон общественной жизни, крепнущего единства партии и народа представляется возможность рассмотреть вопрос об освобождении в порядке помилования из мест лишения свободы и ссылки определенной части осужденных”[1944]

.

Словом, диссиденты так слабы, что больше не могут принести вреда, и в любом случае, как Чебриков заявил несколько ранее на заседании Политбюро, “чтобы быть уверенными, что указанные лица не будут продолжать заниматься враждебной деятельностью, за ними будет установлено наблюдение”[1945]. В отдельной записке он добавил, что, по данным КГБ, 96 диссидентов находятся на принудительном психиатрическом лечении.

Те из них, доложил он, “кто по состоянию здоровья не представляет более общественной опасности, переводятся в психиатрические больницы общего типа или под наблюдение родственников”[1946]

. ЦК КПСС пошел навстречу, и в феврале 1987 года было помиловано 200 человек, осужденных по статьям 70 и 190–1. Другие были освобождены несколькими месяцами позже в ознаменование тысячелетия крещения Руси. Из психиатрических больниц за последующие два года было выпущено более 2000 человек (как видим, гораздо больше, чем 96)[1947].

И даже тогда – возможно, в силу привычки, возможно, потому, что КГБ боялся уменьшения своего влияния вследствие уменьшения числа заключенных, – “органы” отпускали политических неохотно. Поскольку речь шла не об амнистии, а о помиловании, от политзаключенных, которых освобождали в 1986–1987 годы, требовали, чтобы они вначале подписали некое отречение от антисоветской деятельности. Большинству дали возможность изобрести свою формулировку и тем самым избежать прямого покаяния, скажем: “В связи с ухудшением здоровья заниматься антисоветской деятельностью временно не собираюсь” или: “Никогда не занимался антисоветской деятельностью, считал и считаю себя антикоммунистом, занимался антикоммунистической деятельностью” (за антикоммунизм статьи не было). Диссидент Лев Тимофеев написал: “Прошу освободить меня от назначенного мне срока заключения. Не имею намерения наносить ущерб Советскому государству, как, впрочем, не имел такого намерения никогда прежде”[1948]

.

Однако от некоторых требовали, как встарь, отречения от своих убеждений или эмиграции[1949]. Одного украинского диссидента выпустили из заключения, но отправили в ссылку, где он должен был соблюдать комендантский час и раз в неделю отмечаться в милиции[1950]

. Один грузинский диссидент отказался писать какое-либо заявление, и его заставили досидеть оставшиеся ему полгода[1951]. Другой заявил, что не совершил никакого преступления и просить помилования не намерен[1952].

Симптоматична для того времени судьба украинца Богдана Климчака, осужденного за попытку покинуть СССР. В 1978 году, боясь быть арестованным за украинский национализм, он перешел через границу в Иран и попросил политического убежища. Иранцы отправили его обратно. В апреле 1990‑го он все еще находился в пермском лагере для политических. Группа американских конгрессменов, посетив его там, обнаружила, что условия в Перми практически не изменились. Заключенные по-прежнему жаловались на чрезвычайный холод, их по-прежнему сажали в штрафной изолятор за такие провинности, как отказ застегнуть верхнюю пуговицу форменной рубашки[1953].