Гульчатай, закрой личико!

– Да пока это животное от старости кони не кинет. Не, а ты че, в натуре, ржешь-то? Я очень даже хорошо его пристроил! А больше у меня в Зелепупинске никого и не было, – сказал Полухайкин и вздохнул.

– Ладно, Альберт, пошли в нору. – Гуча встал, стряхнул с одежды прилипшие травинки и направился в лес.

Друзья миновали несколько цветущих полянок, подошли к дыре, что вела в подземный тоннель. Они молча переглянулись. Каждый надеялся, что Бенедикт жив и ничего страшного с растяпой не случилось, но в то же время оба чувствовали, что случилось что-то плохое. Может, поэтому сразу не хотелось идти к норе – чтобы хоть ненадолго растянуть состояние неизвестности, чтобы подольше сохранить надежду?

Они спустились в тоннель и быстро добежали до того места, где он расходился в стороны тремя коридорами. Остановились перед дорожным камнем, и Гуча присвистнул от удивления.

– Странно, – пробормотал он, – надпись на камне исчезла.

– Дракулы стерли, – предположил Альберт, поворачивая в левый коридор. – В натуре, они! Им теперь гостей долго не надо. Они же теперь эту… типа вечную жизнь обеспечить не могут. Нечем, в натуре. Спят теперь в своей коммуналке, пока новые зубы не вырастут.

Левый коридор привел спасателей в красивую, сверкающую кристаллами горного хрусталя пещеру. В центре ее на четырех столбах висел гроб, тоже хрустальный. От легкого сквозняка гроб покачивался, и золотые цепи, которыми он крепился к столбам, тихонько скрипели.

А рядом с гробом стоял Бенедикт. Точнее его каменное изваяние.

– Не, ну что за человек! – воскликнул Гуча, подойдя ближе. – Мы чуть с ума не сошли, за него переживая, а он тут какому-то Микеланджело неделю позировал. Ангелок, выходи! Отсиделся всю войну в подземелье. Выходи, подлый трус!

Слова рассыпались эхом по пещере, но Бенедикт не шелохнулся.

– Не гони, амиго. – Альберт осмотрелся и на всякий случай положил руку на тяжелую дубинку, висевшую у пояса. – Прокладуха здесь какая-то, нутром чую. Я этот мультик еще пацаном в Зелепупинске видел. Там тоже гроб был из оргстекла. В гробу – баба мертвая. И засада. Не то семь гномиков, не то семь гомиков. Скорее гомиков, потому как они сами телку поцеловать не могли, все ждали, пока лох какой забредет.

– Дождались. – Гуча пнул статую и сморщился от боли. Изваяние даже не покачнулось. – Забрел лох.

– Кто?

– А у нас один лох на все Иномирье – Бенедиктушка, ангел наш.

– Не, ты, амиго, не гони. Там, этот… типа, хепи-енд намечался.

– Ну это там хеппи-энд! А у нас, Альберт, хенде хох будет, нутром чую! – Гуча прищурился и подозрительно посмотрел на балкон вверху – казалось, будто кто-то наблюдает за ними. Кто-то не злобный, а, напротив, безразличный и скучающий.

Черт опустил голову – на полу до сих пор были видны следы елочкой, оставленные Бенедиктом. Они вели к гробу. Следов назад Гуча не наблюдал. По крайней мере следов ангела. А вот тонкая цепочка отпечатков маленьких, почти детских ножек, напротив, очень хорошо сохранилась на мягком песке, которым был посыпан пол.

Он посмотрел на Полухайкина – тот, судя по всему, ничего такого не видел. Король с любопытством рассматривал огромные друзы драгоценных кристаллов. Черт хмыкнул – на лице Альберта можно было прочитать все его мысли. Бывший новый русский уже прикидывал, сколько можно выручить за такие сокровища.

– Кино в натуре! – сказал Полухайкин, переводя взгляд на каменную статую Бенедикта.

– Точно кино. «Бенедикт капут!» называется, – помрачнел черт. – Мне вот интересно, откуда здесь скульптор взялся?

– А фиг его знает! Этот скульптор, в натуре, реалист. Смотри, амиго, каменщик даже карманы по-натуральному вытесал! О, и любимая мурзилка блондина здесь! – Альберт осторожно достал из каменного кармана книжку в красной обложке. – А че книжка-то настоящая? Типа, для прикола положил?

– Книжка, Альберт Иванович, волшебная, и на нее никакое колдовство не действует. Дай-ка ее сюда. – Гуча взял книгу, рассеянно перелистал и спросил: – Друг Полухайкин, ты с той бабой в гробу ничего не перепутал? Не мог же наш специалист по фольклору так вляпаться.

– Как? – спросил Альберт, озадаченно сморщив низкий, широкий лоб. Если бы он не оставил дома корону, то символ королевской власти снова бы съехал Полухайкину на глаза. Корона постоянно сползала – когда хмурился, то на лоб, а когда удивлялся – на сморщившийся складками затылок.

– Не статуя это, а ангелок наш в образе окаменелости, – просветил его Чингачгук, опуская в бездонную торбу красную книжицу с заклинаниями.

– Шутишь? – Альберт Иванович подошел к изваянию, посмотрел в каменные глаза и недоверчиво спросил: – Точно он или ты надо мной прикалываешься?

– Ни капельки. – Гуче было совсем не до шуток. Он потер шрам на щеке – швы уже сняли, рана заживала и невероятно чесалась. – Так что там с бабой?

– Яблок она обожралась, поэтому кони и кинула, – ответил Альберт и, почесав затылок, добавил: – Но вроде как не совсем, а типа временно.

– Понятно, – кивнул черт. – В коме валялась.

– Ну ее по запарке в гроб и затолкали, а когда лох ее поцеловал, оказалось, что она ничего девчонка.