Гулящие люди

Дьяк молчал, почтительно склонив голову; царь приказал: – Пиши, Герасим, в Астрахань князю и воеводе Одоевскому указ, чтоб допросил он боярина Ивана Богдановича, прежнего воеводу, полито он стал становщиком воров и разбойников астраханских.

В Астрахани Белый город перед кремлем, а в нем гостиный русский двор с анбарами разных чинов торговых людей. Построен русский двор тридцатью русскими купцами. По сказке дьяков: «Они, купцы, в тех анбарах и торгуют», да еще прибавлено по писцовым книгам: «Строенье торговых людей на гостине русском дворе – в анбарах из тридцати двенадцать мест пустых анбарных. Еще две избы, меж ими сени да две караульни, и то все строение избное государевы казны». Еще в том дворе значится: «Полатка каменная астраханского гостя Григорья Микитникова[404] да к ней восмь дворов всяких чинов людей и богадельня – живут в ней нищие и убогие люди».

В атаманство Васьки Уса гостиный русский двор считался заповедным, его не грабили, так как жена Васьки Уса имела тут «анбар торговый».

Перед Астраханью, закинув, как всегда, седую бороду на плечо, уходя с насада, Наум, обнимая Сеньку, плакал:

– Дитятко, сынок Григорюшко! Спаси, Микола, ожились мы, срослись сердцами, а нынче вот живое от живого отдирать приходитца… боль слезная, да што делать! Прости-ко!

Они поцеловались.

– Больше, сынок, на низком месте у Лысой горы в Саратов не бывать мне! У дочки останусь!…

– Прощай, дедушко! То житье с тобой век не забуду, – сказал Сенька.

Рыжий, слушая их, прибавил от себя:

– Всяко бывает… случится, и свидитесь, а нам вот на гостии двор поспевать надо в Астрахань!

Наум, взяв свой сундучок с рухлядью, высадился и побрел в Слободу, а насады припихались к Астрахани, встали близ Болды-реки.

Всех ярыг рыжий мужик, начальник каравана, а также и Сеньку привел в гостиный двор в избу, сказал дворнику-татарину, который глядел и за избой и за анбарами; – То мои работники! Пущай в избах живут, избы пусты…

– Якши! Акча барбыс?

– Если и нет денег, то будут! Платить тебе станем…

– Якши, якши!

Было жарко, солнечно. От легкого ветра крутилась в воздухе едкая, серая пыль. По городу сильно воняло соленой рыбой, а в закоулке, куда заглядывал Сенька с затаенной мыслью встретить Чикмаза, лежали пригребенные к заборам кучи мусора и нечистот. Тут же, почти на каждом дворе, были протянуты бечевки с нанизанной на них рыбой. Тучи жирных мух с нечистот и обратно садились на рыбу, но отлетали с шумом – рыба была натерта солью. Сенька знал, что спрашивать о Чикмазе опасно. Вместе с атаманом Васькой Усом Гришка Чикмаз немало срубил дворянских голов. На площади у Пречистенских ворот, недалеко от Бела-города, Сенька зашел в харчевой шалаш; отмахиваясь от мух, сел к столу, заказал еды. Он ждал, глядел в узкое окно без стекла на площадь, слыша треск дерева. Шел ряд стрельцов – человек десять. Стрельцы ломали на площади лари и торговые скамьи; сломав, иногда шутили:

– Этим местом печь топить!

– Гой-да! Принимайсь!

Хозяин харчевого шалаша, смуглый, черноволосый и потный, утирая лицо грязным фартуком, ставя Сеньке еду, ворчал, не чисто выговаривая:

– Милославку хароши, лубил нас… Одоевски рушит и нас кушит – абаси берет, а не торгуй…

Сенька догадался, что по примеру Москвы в Астрахани чистят площадь.

В шалаше было тесно от народа, скамьи и столы уставили все проходы.

На столах кто ел, а иные и водку пили, закусывая вяленою рыбой. Водку тянули из горлышка посудин. Хозяин ковшей не давал, оттого что кабацкими головами в харчевых запрещалось пить водку.

Неожиданно Сеньку толкнули в спину, он услыхал над головой знакомый голос:

– Схоже как медведь! Тот, коли ест, так ничего не зрит и не слышит.

За Сенькин стол, раздвигая скамьи, пролез и сел Кирилка.

– Здорово, Большой! – старовер подал руку.

– Как поживает мой брат Маленькой?

– Ништо! Нищему и под сумой тепло.

– Давно ли кочуешь в Астрахани?

Кирилка оглянулся, пригнулся к Сеньке, заговорил тихо:

– С тех ден, как никониянина Оську, митрополита здешнего, царского богомольца, с раската пихнули… – и еще тише прибавил:– Как Васька Ус от худой болести извелся, рухнул, то и разинщина в урон пошла. Началась измена, шли с города на вылазку, людей, зрю, идет с четь… остатние в городу сидят. Мы тогда клятьбу взяли со всех – грамоту, кровью подписанную, сладили: «Стоять всем астраханским и донским козакам противу изменников бояр, побивать их, а город боярам не сдавать». Да сошлось не по-нашему. Астраханцы изменники засов у ворот сбили и Милославского завели с крестами да образами. Тьфу! – Кирилка плюнул.

– Худо вышло… несговорно, что теперь умыслил?

– Надо поспешать, брат, в Соловки, постоять за старую веру!

– Не знаешь ли, где Чикмаз?

– Знаю, в Слободе живет.

– Чикмаз, Кирилл, горы знает, сговорим его – уйдем к лезгинам… В горах народ вольной, царю непослушной.

– Бусурманы! Псы! К своим хочу, веру спасать!

– Опаси голову – вера потом.

– Вера мне дороже головы. Стой! Чего ты ешь без питья? – Кирилка из пазухи выволок стклянку. – Тяни горлом, ковшей не дают, пей – я после.