Гумилёв сын Гумилёва

Каминская намекает, будто Найман подделал документ – «заявление» Ахматовой об отмене завещания. Аргументы такие: есть противоречия между показаниями Наймана на суде и его собственным рассказом об отмене завещания, который он поместил в свои «Записки об Анне Ахматовой». На суде Найман сказал, будто бы он отлучился, когда Ахматова писала свое заявление, а видел только, что Ахматова собственноручно поставила подпись. В своих «Записках» Найман рассказал, что сам по просьбе Ахматовой написал заявление, а та его только подписала. Подлинник заявления Каминская нашла в Центральном нотариальном архиве Санкт-Петербурга, он подтверждает правильность именно второй версии Наймана: текст написан его рукой, но подпись ахматовская.

Найман так описывает события в нотариальной конторе: «Ахматова сказала: "Я разрушаю прежнее свое завещание". Он (нотариус. – С.Б.) объяснил, что это надо сделать письменно. Она почти простонала: "У меня нет сил много писать". Договорились, что он продиктует, я напишу, а она подпишет».

Каминская недоумевает: почему же Анна Андреевна не стала писать сама? Разве она была немощным человеком? Ведь она продолжала вести свои записные книжки, причем в них есть записи, датированные 28 и 29 апреля 1965 года.

Трудно сказать, лукавит Анна Генриховна или в самом деле не понимает разницы между записной книжкой и официальным документом в нотариальной конторе. Ахматова вообще не любила заниматься такого рода делами, даже посылки к сыну за нее отправляла Эмма Герштейн. Написать же официальный документ для нее всегда было подвигом. Ей, как и многим творческим людям, очень тяжело давался даже переход на официально-деловой стиль. Александр Николаевич Козырев недоумевал, почему письмо Ахматовой к Сталину составлено так безграмотно, полно орфографических и синтаксических ошибок. Хотя объяснить это как раз просто: перейти на официально-деловой стиль для нее было, видимо, все равно что заговорить на малознакомом языке. Чтобы избежать новых мучений, Ахматова и попросила Наймана.

Между прочим, завещание от 20 сентября 1955 года Ахматова тоже не писала, а лишь подписала текст, набранный машинисткой в нотариальной конторе.

Вот еще пример. Ахматова обещала дать поэту и переводчику Константину Богатыреву рекомендацию в Союз писателей, но все не могла собраться написать. Когда Лидия Чуковская спросила, в чем для нее трудность, Ахматова ответила: «Я просто не умею ничего писать. Ничего, кроме стихов. Вы это знаете. <…> Лидия Корнеевна, приготовьте мне шпаргалку! Умоляю вас! Для вас это пустяки». Это было 10 января 1963 года.

Завещание Ахматовой было составлено в двух экземплярах. Один из них в нотариальной конторе, другой – дома у Ахматовой. Каминская пишет, что завещание из нотариальной конторы таинственно исчезло, фактически обвиняет Наймана в подлоге, а нотариуса Крючкова – в должностном преступлении. Но после того как Анна Андреевна, по ее словам, «разрушила завещание», его и не должны были хранить в конторе. Завещание отправили в архив, где его и нашла Анна Каминская много лет спустя.

О судьбе того экземпляра завещания, что остался на руках Ахматовой, Каминская вовсе не упоминает. Надежда Мандельштам, напомним, рассказывала, что Ахматова порвала его в день возвращения Гумилева из лагеря, то есть 15 мая 1956-го. Каминская не могла не знать об этом свидетельстве, она его и не оспаривает, но и не упоминает в своем исследовании, так как оно совершенно не вписывается в ее версию.

Некоторые доказательства, приведенные Каминской, всерьез принимать не стоит. Например, заявление об отказе от завещания Ахматова написала не на бланке, а на тетрадном листке. В глазах Каминской это очень подозрительно. На самом же деле заявление можно писать на листе бумаги любого формата, ограничений здесь не было. Еще забавнее другой аргумент: «29 апреля – день именин Ирины Николаевны Пуниной. <…> Трудно предположить, чтобы Анна Андреевна, человек глубоких религиозных традиций, в такой день решила поехать в нотариальную контору». Религиозность Ахматовой – отдельный и довольно спорный вопрос, а предположение Каминской, будто именины Ирины Пуниной были таким уж священным днем, критики не выдерживает.

Каминская ссылается на известный и нам разговор Мандельштам и Ахматовой, невольно подслушанный. Надежда Яковлевна убеждала Анну Андреевну отменить завещание. Каминская датирует разговор октябрем 1965-го, то есть спустя полгода после того, как Анна Андреевна его отменила. По версии Каминской, Ахматова и знать не знала о том, что отменила завещание. Но Каминская совершенно игнорирует известное письмо Н.Я.Мандельштам Л.Н.Гумилеву от 14 марта 1966 года, где история об отмене завещания изложена весьма подробно: Анна Андреевна не хотела отменять завещания, потому что боялась скандала с «Ирочкой» и была уверена, что все и без того достанется Леве. Но в конце концов Ахматова все-таки сообщила Мандельштам об уничтожении нотариальной копии.