Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева

Разумеется, Фатас произнес это не сейчас. Он сказал это накануне вечером, за стаканом хереса в капитанской каюте, наедине с Карлосом де ла Рочей, а за широким кормовым окном, будто зловещий занавес, чернело море. А тебе не кажется (добавил он после паузы, впервые за долгое время обращаясь к своему командиру на «ты»), что Гравина должен был послать этих лягушатников в задницу и положить на стол Годою прошение об отставке, а не соглашаться на то, что теперь ожидает всех нас?.. Помощник капитана «Антильи» задал этот вопрос с бокалом в руке, глядя в глаза Карлосу де ла Роче, под шум кильватерной струи, поскрипывание корабля и первый удар колокола полуночной вахты. Доннн. Но тот не ответил, а теперь жалеет, что не пооткровенничал со своим помощником: мол, да, конечно, в этом все и дело, коллега, – наш адмирал Гравина, при всей своей дисциплинированности и понятиях о чести, просто придворная сволочь, в первую очередь политик и только потом моряк, и сейчас по его вине Испания наполнится вдовами и сиротами, среди которых, вполне возможно, будут и наши с тобой. И я тоже считаю его сукиным сыном. Однако де ла Роча не сказал этого, а промолчал и только отхлебнул глоток хереса. Начальственное положение означает одиночество, рот на замке и все прочее в том же роде. Будь проклят этот декор. И сейчас он сожалеет об этом, глядя, как удаляется Фатас – его друг (насколько возможно быть другом командира на борту линейного корабля), которого, возможно, ему больше не суждено увидеть живым. Потому что, в самом деле, какого черта. Какого черта тут делает уроженец Уэски, мысленно задает себе вопрос де ла Роча. Или я, астуриец. Или они – все эти несчастные. Но именно так оно и бывает – что в Королевском военном флоте, что в жизни. И, вздохнув, он поворачивается ко второму помощнику.

– Орокьета, – окликает он, не повышая голоса.

Преувеличенно громко щелкают каблуки. У капитан-лейтенанта Орокьеты, думает командир, многовато ветра в голове, он повеса и балагур, но моряк хороший. И высоко держит свою честь: вот сейчас, когда другие норовили отсидеться где-нибудь в тихом углу, чтобы не выйти в море с эскадрой, он примчался сам, удрав из госпиталя, где приходил в себя после тифа и жестокой малярии. Вы же не захотите, чтобы я пропустил этот круиз, сказал он, явившись в сопровождении матроса, тащившего на плечах его сундучок. Трепло.

– Всем известно, что в испанском флоте, если у тебя в послужном списке три славных поражения, ты получаешь повышение досрочно… У меня на счету Сан-Висенте и Финистерре, так что требуется еще одно.

Капитан «Антильи» хорошо знает его и рад, что Орокьета здесь, рядом, вместе со своей преданностью и добродушием. Рад, что здесь он, и Фатас, и все остальные. Сегодня даже худшие из них будут делать свое дело как надо. Бывают дни, заключает про себя де ла Роча, которые искупают ошибки и грехи целой жизни.

– К вашим услугам, мой капитан, – говорит Орокьета. – Готов к резне и пучине.

Де ла Роча смотрит туда, откуда дует ветер. Откуда приближаются англичане.

– Кончайте шутить и командуйте боевую тревогу.

3. Бак

– Раздерните кливер, а то душа болит на него смотреть.

Стоя рядом с колоколом, сразу за фок-мачтой, гардемарин Хинес Фалько наблюдает, как второй боцман Фьерро выполняет распоряжения дона Хасинто Фатаса, старшего помощника «Антильи», который, с пистолетом и саблей на поясе, только что занял боевой пост на баке: он очень спокоен, доброе утро, господа, надеюсь, мы с вами не ударим лицом в грязь перед командиром и теми, кто смотрит на нас с кормы. Сигнал «корабль к бою к походу приготовить», будь он неладен. Сзади, у подножия грот-мачты, барабан продолжает выстукивать боевую тревогу: трам, трататам, трататам, трам, трам, а тем временем юнги таскают на палубу ивовые корзины с саблями, топорами и абордажными ножами, солдаты под надзором сержантов заряжают мушкеты, комендоры готовят к бою орудия штирборта на твиндеке и палубе. Здесь, на баке, неуверенно шлепая босыми ногами по влажным доскам, подгоняемые выкриками и ударами плетки второго боцмана Фьерро (а глазомер у него отличный и рука тяжелая), люди, приставленные к фок-мачте и бушприту, раздергивают риф, чтобы кливер стал вдоль ветра, але-гоп, але-гоп, а потом крепят шкот с подветренной стороны, чтобы парус забрал. А это целое искусство.

– Найтовь!.. Я сказал: найтовь!… Найтовить, мать вашу!