Гусарский насморк

Чтобы войти в равновесие, я решил ещё побаловать себя бутылкой сухого вина, которое и пьётся хорошо, и с ног не валит. Я завернул в буфет, который обилием вин не отличался, но на мою удачу среди водочного избытка я приметил зелёную бутылку «Монастырской избы» – не знаю, как сейчас, но раньше это было вино отменного вкуса. После тошнотворного вермута – настоящий бальзам.

Весело хмыкнув, я протянул молодой буфетчице последнюю оставшуюся у меня купюру, за которую можно взять пять таких бутылок. Она, повертев в руках деньгу, сунула её в большой карман фартука и вопросительно на меня поглядела.

– Да вот, старый монах-отшельник хочет прикупить себе избёнку, – съёрничал я, показывая глазами на вино.

Она строго погрозила тонким, как сигаретина, пальчиком с огненно-красным ноготком:

– Это не тот ли монах-отшельник, что из «Декамерона»?

Я искренне удивился её начитанности.

– Да-да! Он самый, который умеет загонять дьявола в ад, чтобы тот не бодался

Моя явная наглость и откровенная похабщина ничуть не привели её в смущение, напротив, она недвусмысленно мне подмигнула, сказав, что для таких, как я, грешников, и стража на вратах ада не помеха. Чувствовалось, что молодуха с явной охотой включилась в игру.

– А стражника ада зовут Аня-да? – протянул я по слогам.

Она удивлённо подняла по-мужски густые тёмные брови. Эти шмелиные бархотки на её лице будили всяческие фантазии, говорили о природном естестве натуры, о потаённых закоулках, вызывая желание близости.

Я показал глазами на фартук, где крутой вязью было вышито – «Аня».

Моя новая знакомая весело рассмеялась.

– Метод дедукции! – поднял я с дурашливой значительностью указательный палец.

Она потянулась к полке буфета, привстав на цыпочки так, что обрез платья, поднимаясь, обнажал розовые, без единого изъяна, ноги почти до самого основания, до белой косыночки трусиков.

Жарко! Я, мотая головой и захлёбываясь воздухом, расстегнул пуговицу на рубашке.

В руках у Аннушки оказалась тяжёлая толстого стекла бутылка. Бутылка, соскользнув, повалилась боком на прилавок.

Я легонько толкнул горлышко посудины, и моя «Монастырская изба» закрутилась вокруг своей оси на скользком пластике.

– Избушка, избушка, повернись ко мне передом, а к Аннушке – задом.

Но бутылка, вопреки моей просьбе, обернулась ко мне своим толстым вогнутым дном.

– Ну, что, красавица, целоваться будем, или как?

Аннушка сказав: «Или как», подхватила бутылку, ловко ввернула штопор, и резким движением выдернула пробку, которая при этом издала характерный звук крепкого поцелуя.

Пить в одиночку – всё равно что играть с самим собой в подкидного дурака – скучно. Я взял из рук Аннушки посудину и наполнил два стоящих рядом больших фужера. От электрического света вино в фужерах отсвечивало тёплым янтарём, невольно вызывая чувство жажды.

На моё предложение выпить за знакомство, Аннушка отрицательно покрутила головой, и показала пальцем наверх, давая понять, что начальство не разрешает.

Я знал, что в таких заведениях особых строгостей не наблюдается, и само начальство смотрит на это сквозь пальцы.

– А что начальство? Начальству нужны мани-мани, – потёр я пальцами.

– Ты так думаешь, да? – она, поколебавшись, ущипнула тонкую ножку фужера, и поднесла к губам.

Мягкое вино ложилось лекарством на мой обожжённый водкой и плохим вермутом желудок. Аннушка, не допив, поставила бокал на стойку.

Здесь, в буфете, хорошо и уютно. Я пододвинул стоящий рядом тяжёлый табурет и примостился на него, весело поглядывая, как Аннушка орудует, принимая заказы от официанток и разливая водку в маленькие стеклянные графинчики. Жёлтые тюбетейки пробок так и взлетали из-под её руки. «И в воздух чепчики бросали» – вспомнился не к месту Грибоедов.

Как пьяный дебошир в дверь, колотил по барабанным перепонкам резкий звук тяжёлого рока. В этом бедламе слова были пустой тратой сил – всё равно не услышишь, и я, долив Аннушке бокал, знаками предложил выпить ещё.

Она, махнув рукой – а, была – не была! – снова двумя пальчиками ухватила ножку бокала и поднесла к губам. На этот раз вино было выпито до дна.

Промокнув губы бумажной салфеткой, Аннушка скомкала её и бросила в рядом стоящую коробку из-под вина, затем достала с полки пачку «Мальборо», и, вытащив две сигареты, одну отдала мне. Она пододвинула ко мне объёмистую стеклянную пепельницу, уже полную окурков, и мы, весело переглядываясь, продолжали с ней молчаливый разговор.

И третий и четвёртый бокал были выпиты, и я с воодушевлением, наклонившись над стойкой, уже кричал новой знакомой нежности известного назначения.

Она в ответ вскидывала пушистые ресницы и, заливаясь смехом, обнажая белые чистые зубы, обдавала меня дыханием, смешанным с молоком и мятой.

Когда, стараясь перекричать невообразимый грохот музыки, я прислонялся к её уху, то норовил щекой потереться о её мягкие волосы, и у меня от этого дыхания, выпитого вина и ласковых прикосновений, как у мальчишки, закружилась голова. Да и у неё – щеки раскраснелись, пальцы теребили мою руку, и грудь за тонкой тканью держала мой взгляд на привязи. Бусинки сосков намекали на невозможное.