Гусман де Альфараче. Часть вторая

Однако вернусь к своему повествованию. Надобно было немедля бежать из Флоренции куда глаза глядят, пока я не растряс все деньги до последней монетки и не спустил памятную золотую цепочку: с ней я не расставался ни на миг, предчувствуя тот скорбный день, когда придется и ее разбить на мелочь. Она была мне подарена в знак расположения, и клянусь, что не по доброй воле я готовился поступить с ней столь безжалостно. Если бы мог, я ни за что бы с нею не расстался и сохранил бы ее у себя. Но иной раз припечет так, что отец-мать тащат в заклад родное детище. Терпенье. Будем держаться, покуда силы есть, а уж станет невмочь, так не взыщите. Когда нужда возьмет за горло, сотворишь и похуже.

В душе моей шла борьба. Великие битвы разыгрываются в голове у людей, попавших в подобное положение! Я крепко призадумался, что теперь делать и чем себе помочь. Господи боже! Как тяжко сердцу, когда легко карману! Как слабеет вкус к жизни, когда ослабли тесемки мошны, особенно ежели очутишься в чужом краю, да еще с твердым намерением забыть плутни и жить честно; денег нет, и неизвестно, как их добыть. В городе ни знакомых, ни друзей, попросить не у кого, а плутовать не хочется. Решись я на плутовство, то и горя бы не знал: работы хватило бы на целый год. Куда ни глянь, всюду открывалось обширное поприще, а я, благодарение богу, не забыл того, чему когда-то выучился, и хотя поотвык от этих дел, орудия моего славного ремесла были всегда при мне, где бы я ни находился. Однако из Рима я выехал с твердой решимостью более не грешить, чего бы это мне ни стоило, и не хотел отказываться от благих намерений. Известно, впрочем, что ими вымощена дорога в ад. Что с них толку, когда пить-есть нечего? Вера без дел мертва. Вот я и слугой обзавелся: хорошее начало для того, кто должен сам идти в услужение! Я уже привык приказывать, каково же было мне повиноваться? Полагаю, — и надо думать, не я один, а многие таковы, — что я мог бы стать совсем хорошим человеком, если бы при обуявшей меня спеси был при деньгах; вот бы, к примеру, какой-нибудь святой чудотворец, посочувствовав моим благим порывам и для вящего их укрепления, подарил мне кучу золота! Но боюсь, и с деньгами я не сумел бы воздержаться от порока; для этого поистине требовалось чудо: ведь я был молод, возрос в довольстве, привык скорей искать соблазнов, чем бежать от них. Мог ли я, при самых лучших намерениях, победить дурные наклонности?

Как говаривала сеньора донья… как бишь ее?

«Я от природы женщина честная; но нужда велит жить не так, как хочется».

«Полноте, голубушка, ведь это неправда: вам самой нравится веселая жизнь».

«Ах нет: так пришлось, а я вовсе этого не люблю».

«Ан нет, любите, оно и по глазам видно: если бы вы пореже стреляли ими из окна, да почаще смотрели бы на прялку или шитье, тогда еще можно бы вам поверить».

«Не такие уж длинные руки у женщин, чтобы их хватало на все: и готовить, и шить, и держать в порядке весь дом».

«Пусть их хватит хотя бы на домашние дела, тогда будет вам и дом, и пища, и деньги на наряды».

«Вот это мило! Сами же говорите, что не хочется идти в услужение, а я, женщина, должна на это согласиться?»

«То-то и оно: ни я, ни ваша милость, ни та сеньора — никто не желает работать: мы хотим чтобы все делалось само собой, как по щучьему веленью».

Страшный это зверь — двадцать лет. Ни одна кровавая битва не сравнится с бурями молодости. Чтобы уберечься от греха, юность вынуждена вести бой с неодолимыми врагами. Победить их трудно: на каждом шагу они расставляют ловушки, в которые мудрено не попасться. Ноги же юных слабы и еще не умеют ходить.

Молодость — неукрощенный конь. Она неистова и нетерпелива. На одно доброе намерение вихрем налетают сотни дурных, да с такой яростью, что валят с ног или выбивают из седла. Не всякий усидит на таком скакуне, мало кто сумеет держать его в узде: конь то не хочет бежать быстро, то отказывается идти по дороге, куда направляет его всадник.

Да и сам я еще не очистился от облепившей меня грязи: хоть темные делишки покуда бросил, но забыть-то их не забыл и брыкался с оглядкой — как бы поклажа и впрямь не свалилась.

Кто задумал усмирить молодого быка, должен сначала побороть и повалить его наземь, потом привязать к его рогам веревку и заставить повсюду волочить ее за собой. Когда же придет пора надеть ярмо, то бычка впрягают в паре со старым волом, уже привыкшим к работе. Так исподволь, шаг за шагом, приучают его к подъяремному труду.