Гвардии Зенитчик. Огневая позиция «попаданца»

До конца дня ничего не случилось. И следующее утро прошло как обычно: подъем, зарядка, приборка, построение, завтрак, развод. Около десяти, во время занятий в парке, за мной пришли старшина и Ивченко. По их рожам я сразу понял, чего не хватало в моей схеме — крыши. А крышевал всю эту компанию наш бравый капитан, образцовый командир и душевный человек. До последнего момента не думал про него плохо, а купил-то он меня всего лишь за лишний черпак супа и ложку каши. Козел! Урод морально-нравственный!

— Пошли с нами, — приказал Остапчук.

— Куда?

От неожиданности я решил, что меня просто грохнут, и начал лихорадочно перебирал варианты использования подручных предметов в качестве оружия, в карманах у меня не было даже перочинного ножа. Увы, но ничего подходящего поблизости не было. Однако Ивченко, более молодой и менее выдержанный, рассеял мои страхи.

— На фронт поедешь, — хохотнул он, — с сегодняшней партией.

До меня, наконец, дошло, что на глазах у многочисленных свидетелей убивать меня никто не будет. Да и зачем им лишнее дело на себя вешать? Достаточно просто сплавить меня из полка подальше, что и сделал комбат, включив меня в команду, отправляемую в боевую часть.

— А пока имущество сдай, — добавил старшина, — да быстрее, давай, шевелись. Или от страха в штаны наделал?

— Свои проверь, — огрызнулся я. — Пошли, получишь свое барахло обратно.

Я решительно двинулся прямо на них. Не успевший убраться с дороги Ивченко отлетел в сторону, задетый моим плечом, и едва удержался на ногах.

— Чего хлебальники раззявили, — обрушился он на невольных свидетелей произошедшего, — а ну за работу! Матчасть учите!

Я быстрым шагом направлялся к казарме, оба обормота сопели за моей спиной. Страха не было, была обида и злость. Надо же было так ошибиться в человеке!

Процедура сдачи вещевого имущества заняла минут двадцать, еще полчаса оформляли документы. К одиннадцати я стоял в строю среди абсолютно незнакомых мне красноармейцев. За спиной висел «сидор», с которым я здесь появился, винтовку тоже пришлось сдать, «там дадут». Об этом я нисколько не жалел — зенитный полк еще не передовая и вряд ли мне в ближайшее время потребуется личное оружие. Незнакомый капитан начал перекличку, назвал и мою фамилию, я привычно откликнулся, продолжая считать про себя количество людей. Счет остановился на девяносто пятой фамилии.

— На-пра-во! Шаго-ом марш!

Колонна «по четыре», скрипя снегом, вышла через распахнутые ворота. Шли молча, я воспользовался последней возможностью рассмотреть город. Почему-то я был уверен, что больше сюда не вернусь, по крайней мере, в этом времени.

На станции нас уже ждал эшелон, нашей команде выделили три теплушки. Назначенный старшим по вагону младший лейтенант с набитой тряпками кобурой, еще раз пересчитал нас по головам. Началась погрузка. Едва я успел плюхнуться на нижний уровень деревянных нар поближе к печке, как кто-то тронул меня за руку.

— Товарищ сержант, а можно рядом с вами?

— Можно Машку за… — привычно начал я. — Ерофеев? А ты здесь как?

Автоматически считая фамилии, я упустил знакомые, и мне казалось, что из батареи сюда направили меня одного.

— Меня прямо с наряда сняли и сюда. Тут незнакомые все, а я как вас увидел — обрадовался. Можно, я и дальше с вами?

— Ну это уже не мне решать, а начальству. А из наших никого больше не видел?

— Валиева. Но он в другой вагон попал.

— Понятно.

Всех, стало быть, спихнул из батареи капитан. Ну и хрен с ним! Может, там, на фронте, воздух чище будет, а здесь что-то сильно пованивает. Дверь вагона с лязгом закрылась. Сразу наступил полумрак, теплее не стало, зато перестало дуть. Кто-то напихал в печку бумаги и поджег, отсветы пламени заплясали на деревянных стенкам.

— Товарищ младший лейтенант, — поинтересовался я, — а вы совсем с нами или туда и обратно?

— Совсем.

Лейтенант попытался добавить в голос нижних тонов для солидности, но сорвался на мальчишеский фальцет. Детский сад.

— А куда нас, не знаете?

— Это секретная информация.

Чувствую — врет, сам ни хрена не знает, но мальчишеский гонор не позволяет в этом признаться. Ну и ладно, приедем — увидим.

Новый год приходилось встречать в разных условиях и обстоятельствах: за тысячи километров от дома и цивилизации в вахтовом вагончике, два раза в казарме, раз пять в ресторанах разной степени приличности, несколько раз всухую, но никогда на колесах. Накануне нам выдали сахар, немного, граммов пятьдесят. Его ссыпали в карманы, в кисеты, бумажные кулечки, тут же меняли на хлеб и табак. Новый год в промороженной теплушке с раскаленной почти докрасна буржуйкой мы встретили послащенным кипятком с куском черного хлеба. Терпеть не могу говорить тосты, но тут меня прорвало — когда минутная стрелка на часах лейтенанта почти совпала с часовой, я встал и, перекрыв шум, потребовал внимания.

— За новый одна тысяча девятьсот сорок третий год. Год, когда мы сломаем, наконец, хребет фашистского зверя. За Победу!