Гвоздь в башке

«Что случилось? — спросила она голосом, родившим во мне смутные, явно не поддающиеся анализу ассоциации. — Тебе плохо?»

«Сам не пойму, — буркнул я. — С головой что-то… Все перемешалось».

«Пить меньше надо», — произнесла она наставительно.

«Да не пил я вроде сегодня».

«Как же не пил, если я сама тебе наливала?»

«Это не считается…» — слова выскакивали из меня как бы сами собой, безо всякой связи с мыслями.

«Ничего, сейчас полегчает».

Руки женщины вновь пустились в путешествие по моему телу, однако ощущение было такое, будто бы это змеи вкрадчиво осторожно прикасаются ко мне, выискивая место, наиболее удобное для смертельного укуса.

«Пора собираться, — сказал я. — Как говорится, хорошего понемножку».

«Побудь еще, — нотки обиды появились в ее голосе. — Муж сегодня до утра дежурит».

«Говорю, плохо мне… Совсем ничего не соображаю. Отравился, наверное».

Я сел на край кровати и стал в темноте одеваться. Гардеробчик был какой-то странный — кальсоны, галифе, сапоги с портянками. Ничего похожего я отродясь не носил, но руки сами собой застегнули все многочисленные пуговицы и замотали портянки, а ноги, опять же сами собой, нырнули в сапоги.

Уже встав, я поверх тесного кителя приладил какую-то сложную сбрую, кроме всего прочего отягощенную еще и пистолетной кобурой. Зачем мне — пусть и во сне — понадобилось оружие, трудно было даже предположить.

И тут меня качнуло из стороны в сторону, как марионетку в руках неопытного кукловода. С ночного столика рухнула ваза, но благодаря ковровой дорожке, похоже, уцелела.

«Да ты и в самом деле нездоров! — воскликнула женщина, на ощупь отыскивая халат. — Вызвать „Скорую“?»

«Еще чего не хватало… Лучше проводи до дверей. Только свет не включай».

Уже и не помню, как я очутился в замусоренном подъезде, потолок которого был утыкан черными скелетиками сгоревших спичек, а стены испещряли матерные слова, исполненные явно детской рукой.

Добавив ко всему этому неистребимое зловоние мочи, латаные-перелатаные двери и почтовые ящики, в прошлом неоднократно служившие местом аутодафе для писем и газет, можно было прийти к выводу, что здесь проживают сплошь философы-киники, предпочитающие вопиющую бедность сомнительным благам богатства.

Снаружи стояла ночь, слякотная и зябкая, а вдобавок черная, как межгалактическое пространство. Голая лампочка над подъездом освещала только ближайшие окрестности в радиусе десяти шагов да обшарпанную стену дома, на которой гудроном было намалевано: «ул. Солнечная, д. 10, кор. 2».

Эта недобрая осенняя ночь так соответствовала состоянию моей души, что я нырнул в нее чуть ли не с благоговением, как жаба в родное болото, как больной зверь в глухую берлогу. Ноги сами выбирали путь, надо было только не мешать им. Куда я шел — не знаю. Но только не домой, потому что впереди расстилался мрак, не дающий никаких надежд на существование человеческого жилья. В таком мраке могли обитать разве что волки Да еще, по слухам, упыри.

Внезапно я остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду. Впереди маячило огромное голое дерево. Кто-то таился в его тени, явно поджидая меня. Рука машинально тронула кобуру, но тут же отдернулась.

«Не спится?» — спросил человек, силуэт которого был почти неразличим во мраке.

«Как видишь», — ответил я, чувствуя стеснение в груди и дрожь в коленках.

«Порядок проверяешь?» — продолжал человек, которого, могу поклясться, я уже встречал прежде, и не во сне, а наяву.

«И его тоже».

«К моим не заходил?»

Надо было ответить «нет», но я успел судорожно сглотнуть это слово, уже готовое сорваться с языка, и ответил, как топором отрубил: «Заходил».

«Вот, значит, как», — с расстановкой произнес человек и стал чиркать спичкой о коробок.

«Сырые, — сказал я, — возьми мою зажигалку».

Рука, вновь задев кобуру, потянулась к карману галифе.

«Ничего, обойдусь. — Спички в его руках ломались одна за другой. — Мы уж как-нибудь сами».

«Что будем делать?» — выдавил я из себя.

«Не знаю, — ответил он. — Не знаю».

«Прости меня, если сможешь».

«Бог простит. А я не могу».

Отбросив коробок, он пошел прочь усталой и шаткой походкой много дней подряд отступающего солдата.

Я остался столбом торчать на прежнем месте. Вихрь мыслей метался в голове, причем мыслей таких, которые никогда не могли принадлежать мне.

Окружающий мир неумолимо стягивался, давя на сердце и душу, пока из черной бесконечности не превратился в черный тупик, имевший один-единственный выход. Внутренне я был давно готов к этому. «Умереть, умереть, умереть, — билось в сознании. — Уйти, уйти, уйти».

Отстегнув клапан кобуры, я потянул за торчащий сбоку специальный ремешок, и пистолет сам прыгнул мне в ладонь (господи, откуда только взялись эти навыки?).

Патрон, как обычно, был в стволе, оставалось только снять предохранитель. Приставляя дуло к виску, я невольно направил его туда, где в глубине мозга должен был сидеть проклятый гвоздь. Клин клином вышибают.

«Не надо!» — завопил кто-то внутри меня.

«Умереть, умереть, умереть», — ответил я.

Вспышка. Удар. Вкус крови. Запах сгоревшего пороха. Смерть.