Ha горных уступах

И обрадовался Самек, догадался, что это не помощник дьявольский и не смерть; откуда бы им иметь такой сладкий голос. И его тешило то, что тень эта казалась светлее, чем другая. Всмотрелся Самек хорошенько в тени, – глаза у него были зоркие, охотничьи, – и увидел большие крылья над головой у обеих; только у того, что был светлее, они были как у ласточки, а у другого, как у нетопыря. Знал уже Самек, что это ангел и дьявол.

– Пришли за душой моей, – говорит он про себя. – Кто же осилит?

Дьявол говорит:

– Душа! ты моя!

А ангел в ответ:

– Не твоя, а моя!

– Моя!

– Нет, не твоя!

Стали спорить.

– Он воровал! – говорит дьявол.

– Воровство – дело мужицкое. Не крадет тот, кто не может! – отвечал ему ангел.

– Пьянствовал!

– Так за свои деньги! У тебя взаймы брал?

– С девками любил хороводиться, когда парнем был.

– Да, ведь и ты бы с ними хороводился, кабы захотели тебя! Небось!

– Не исповедывался уж года три!

– Это ксендзово дело, а не твое. На то и есть ксендз в Хохолове.

– Как разозлится – ругается!

– Так тебя же ругает! И хорошо делает.

– Святым не верит.

– Так и они ему не верят. Я это хорошо знаю, мы ведь друзья, а ты у них под хвостом!

Разозлился на это дьявол, идет к Самку от двери.

– Иди, душа! Беру тебя! – скрипит он.

Вынул вилы откуда-то из-за плеч и идет к Самку. А ангел ему:

– Ах, ты нехристь! Сто чертей ты слопал! Да какой же я ангел, коли с тобой не справлюсь.

И хвать за вилы рукой.

– Было тут на что посмотреть, – рассказывал Самек, – ангел, знать было по нем, был дюжий, да дьявол тоже не слаб. Чуть он меня рванет вилами, ангел его держит. Только я диву дался, что никакого шуму они не делают. Говорить говорили, так, по человечьи, но чтобы задеть что-нибудь – ни-ни… Ничего не было слышно.

Наконец, ангел вырвал у дьявола вилы и вышвырнул их сквозь крышу в поле. Следа на досках не осталось, только скрипнули слегка, – тогда дьявол повернулся и бух – в дверь. Удрал.

– Ну, душа, – сказал ангел Самку, – спас я тебя.

– Храни тебя Господь, ангелочек! – ответил Самек.

– Ну, что, Войтек, хочешь идти со мной на небо?

Почесал Самек за ухом, не хотелось ему еще уходить со света, под пятьдесят лет ему всего было, а главное, жаль было того медведя с белой полоской на шее, что в Темных Соснах засел, жаль было и свадьбы у Собчака, куда его звали, – да только нельзя же такому человеку, как ангел, перечить. Чешет он за ухом, да говорит:

– Эх, если б отпустил ты меня на малость, тут только на одного медведя сходить… Свадьбу у Собчака бери уж, пусть ее, – коль нельзя иначе.

Не сказал я ему, какой медведь, или где он, – много ли ангел толку в охоте знает.

А он ответил:

– Ну, будь по твоему. Оставайся еще и иди на этого медведя.

И поднялся на крыльях и улетел сквозь крышу.

И не успел я его спросить даже, как звать его – Серафим, или Херувим, или как, не успел поблагодарить его, – вылетел это он сквозь крышу, только в глазах мелькнуло.

Да, видно, Господь Бог иначе рассудил, – не так, как он мне говорил, – а то я и того медведя убил, как только мне от раны полегчало, и на свадьбе был, и до сегодня живу и, может быть, жить буду и не год и не два.

Такого дивного видение никогда уж больше не было Самку, хоть раз ночью он повстречался и с Монахом у Хиньчова озера. Только этот призрак ничего ему не сказал, а лишь, проходя мимо, пододвинул светильник к его лицу и пошел дальше.

– Так бы и сказал ты, что он не идет, а плывет, хоть передвигает ногами под своей рясой. Борода у него по пояс, а глаза словно бельмами подернуты. Капюшон на нем остроконечный, – чуть ступит, он на нем болтается. Светильник в руках несет красный, красивый такой. Видел я, как шел он вниз, в долину. Там потом река разлилась, трое людей и собака утонули.

Там, в разбойничьей избе, однажды отдыхали пять людей. Они украли под Гавраном двух волов и барана у крестьян. Был между ними Михаил Калинский с Белого Дунайца, который даже в костел в Поронине с кривым ножом за пазухой ходил; был Климек Заруцкий, парень с гладким и нежным, почти женским лицом, который по очереди соблазнил семь сестер Михлянок и тем прославился; кроме того, он был разбойникоим. Был Ясек Валя, с Валевой Горы, который умел прыгать через забор такой же вышины, как он сам, знаменитый танцор и вор. Была там Зоська Моцарная, вдова Кубы Питоня, был там Яхим Топор из Грубого, ее двоюродный дядя, восьмидесятилетний старик, еще крепкий и смелый, с которым никто не мог сравняться в уменьи уводить волов. Звали его Нетопырем: он много ходил по ночам.

Волов они привязали к стене, повязали им морды мешками, чтоб они не мычали, потом развели огонь и зарезали барана, чтобы подкрепиться. Зоська стала жарить барана; Каминский не дождался, резал ножом сырое мясо, посыпал его солью и клал в рот. Чуть проглотит кусок, хлебнет водки из бутылки, – а хлебал он так, что еще не насытился, а уж полторы бутылки ушло. Это он «варил в нутре». А по нем и видно не было, что он такой сильный и здоровый.