Heartstream. Поток эмоций

«Если я выберусь отсюда, — бормочу я себе под нос, — никогда больше не куплю одежду без карманов. Плевать, если это просто шарф. Платья? Я хочу карманы. Шорты? Карманы. Новый бюстгальтер, мадам? Только если я смогу пронести полкило кокаина и щенка корги в кармашке на чашке, спасибо».

— Эми! — Полли зовет меня из коридора. Я иду за ней, пытаясь двигаться так, будто у меня в штанах нет четырех дюймов холодного стекла и металла.

До болезни мама всегда ложилась спать последней. Каждый вечер перед сном она ходила по дому, расставляя посуду, выключая свет, выравнивая стопки бумаг. «Все поправить», — говорила она. Мы шутили, что единственная причина, по которой у нее не было еще одного ребенка, заключалась в том, что, если бы нас было больше двух, она не смогла бы решить, поставить нас по возрасту или по росту. И хотя ни Чарли, ни я никогда не признались бы в этом, мы считали такой ритуал успокаивающим; он казался таким же естественным, как и заход солнца. Когда она заболела совсем сильно, я попыталась заменить ее, но, несмотря на все мои усилия, постепенно разрастался беспорядок.

Неудивительно, что Полли вспотела — она только что здорово потрудилась во имя бардака.

Гостиная выглядит так, будто по ней прошелся ураган. На кофейном столике разбросаны бумаги: письма из налоговой, банковские выписки, счета старого маминого бизнеса по обеспечению информационной безопасности, все свисает с края, словно зарождающаяся лавина. Папины папки с документами опрокинуты на пол. Двери старого деревянного бюро распахнуты. Картина с панорамой Чикаго вырвана из рамы, полотно разрезано. Ноутбуки мамы и папы лежат открытыми на диванных подушках, похоже, у нее не возникло трудностей с паролями. Она даже разорвала чехлы от подушек и вытащила половину набивки. Перья разбросаны по ковру, как будто здесь случилась какая-то страшная птичья бойня.

— Что ты устроила? — Я должна была разозлиться из-за разрушений, которым она подвергла мой дом, но вместо этого я чувствовала странное… удовлетворение, как будто агрессия в моей вселенной пряталась где-то глубоко; я почти завидовала тому, что именно она продемонстрировала ее.

Она едва слушала меня.

— Ничего, — бормочет она. — Ничего. Я искала, искала, искала, и ничего!

Последнее слово превращается в сдавленный крик. Она стоит в эпицентре разгрома, но, похоже, даже не замечает его. Одной рукой теребя пушистые волосы на затылке, другой она держит телефон мамы. Она лихорадочно скроллит, ее взгляд скачет вверх-вниз.

— Ах! — она с отвращением бросает трубку, и та отскакивает от ковра. Я сглатываю, мне неудобно от осознания того, что ее тайный родственник охлаждает мои интимные места.

— Нет времени, — бормочет она, бросая взгляд на задернутые окна, словно ждет, когда что-то разобьет их. — Нет времени, нет времени, но он должен быть здесь, должен быть. Она все сохраняла. Никогда ничего не выбрасывала.

Я смотрю на нее пронзительным взглядом:

— Откуда ты знаешь?

— Что?

— Откуда ты знаешь, что она никогда ничего не выбрасывала?

Она фыркает и указывает туда, где содержимое ящика бюро разбросано по полу.

— Кажется, это вполне справедливый вывод, если учесть, что она сорок лет хранила открытки на день рождения.

Она облизывает губы, ее взгляд блуждает.

— Это открытки с пожеланиями здоровья, — тихо отвечаю я.

— Что?

— Большинство из открыток — с пожеланиями здоровья.

Она игнорирует меня. Коротко обстриженная, гладкая голова придает ей сходство с загнанной в угол змеей.

— Он должен быть здесь, — повторяет она. — Должен.

— Кто должен?

Ее взор останавливается на мне, и я могу разглядеть белки вокруг радужных оболочек. Я отступаю на шаг от этого взгляда и тут же чувствую предательское скольжение металла по коже промежности. Внутри меня все сжимается, когда моя находка перевешивается через резинку трусов и наполовину выскальзывает из белья. Я резко приседаю, едва успев поймать преступное устройство на своем бедре, зная, что все это время Полли пристально следит за мной.

— Что это было? — спрашивает она.

В панике я прижимаю руки к нижней части живота, удерживая через платье верхний край телефона.

— Я просидела взаперти несколько часов, я скоро лопну.

Полли реагирует так, будто я ее ударила:

— О господи, точно! — она хлопает себя по лбу. — Прости! Ты, должно быть, думаешь, что я какой-то похититель!

Ирония этого утверждения — достаточно крепкого, чтобы оглушить разъяренного бегемота, — пролетает мимо нее.

— Конечно, конечно, тебе нужно идти. Иди!

Ее голос переходит на крик, и на долю секунды я испытываю желание расслабить мочевой пузырь и описаться прямо перед ней, чтобы посмотреть, как она поступит — интересно, поймет ли она тогда, что она за похититель, — но сейчас она обняла меня и ведет в туалет на первом этаже, а я пробираюсь по коридору, сжимая телефон через платье, притворяясь, что не могу больше терпеть, и каждый раз ощущаю настоящий спазм в животе, когда она грозит коснуться этой чертовой штуки.