Hermanas

Потом он глянул на клочок бумажки, который я отдал ему. Там было написано: «Энрике Валермоса!» Векслер попытался заявить об этом, но обвинитель набросился на него, как коршун: не собираюсь ли я еще развывалять в грязи своего трагически погибшего товарища? Я услышал, как застонали народные заседатели. Обвинитель напомнил, что отец Кико, уважаемый член коммунистической партии из Санта-Клары, недавно потерял сына, страдавшего от психических проблем, и его необходимо оградить от новых переживаний. В тот день в Марианао Кико стал настоящим ангелом.

В зале суда раздали мой сборник стихов. Мне казалось, что я надежно спрятал книги, поэтому я изумился, что они так легко их нашли. Обвинитель по-своему истолковал содержание книги: это были «фантазии больного духа» и «неуважительные отзывы о Кубе и кубинском социализме, которые носят типичный отпечаток вражеской пропаганды». К счастью, они не пригласили литературных экспертов. Потом в качестве свидетеля вызвали Чако.

Бедняга Чако! Он казался старше и меньше ростом. Они нарядили его, угрожали ему и запугали его. К тому же ночь до суда его держали в каком-то месте, где не давали пить. Его наверняка научили, что не обязательно смотреть на обвиняемого, потому что его взгляд ни разу не скользнул по мне. Чако врал путано и нескладно. Да, поначалу у него сложилось хорошее впечатление обо мне, но прошло немного времени, и я, как он выразился, начал небрежно выполнять работу, поздно приходить и рано уходить. Я регулярно демонстрировал «типичное несолидарное отношение» (например, жалуясь на работу других товарищей), и мне было интереснее спорить на политические темы, чем выполнять возложенные на нас обязанности.

Догадывался ли Чако, что я ворую? Нет, и он объяснил это своей сердечной болезнью, которая, к сожалению, привела к тому, что он не мог наблюдать за моей работой так, как следовало бы. Когда все раскрылось, сказал Чако, он внезапно понял, почему мне так часто хотелось остаться в типографии после его ухода. Он добавил, что беспокоился, что в это время я буду копировать секретные военные документы.

Я написал на бумажке «запойный алкоголик» и показал Эусебио Векслеру. Он кивнул и поднялся, чтобы задать Чако несколько вопросов о том, сколько спиртного тот употребляет в неделю и не это ли та самая «болезнь», на которую он ссылается. Чако покрылся испариной и стал заикаться, но судья постучал деревянным молотком и сказал, что это «не относится к делу». И он, в общем-то, был прав. От об

винений в краже государственного имущества нам было не отвертеться.

Последний свидетель обвинения поверг меня в ступор. Поначалу я не понял, кто это. Он был только что подстрижен и одет в форму. Это был Эрнан Абреу, лейтенант Госбезопасности. Эрнан, оборванец и пейотный пророк! Никто не знал, где живет этот человек, поэтому все думали, что он был бомжом.

Эрнан рассказал, когда познакомился со мной, как и при каких обстоятельствах — в баре «Дос Эрманос» летом 1979-го. У него было задание внедриться в группу антисоциальных и контрреволюционных бузотеров и наблюдать за ними, а поскольку эта компания после моего ареста фактически распалась, он мог давать свидетельские показания, не опасаясь провала операции. Эрнан, по его словам, сразу распознал во мне одного из лидеров группы.

Я был готов ко многому, но происходящее было просто сюрреалистичным. У Пабло — а где, кстати, этот долбаный Пабло? — и то не получилось бы лучше. Эрнан был не просто внедренным агентом, но еще и провокатором. Это он познакомил меня с Пабло. И с Кико тоже, если не ошибаюсь. Я помню, что именно он сказал: «Ты один из нас». Он просто-напросто рекрутировал меня. Эрнан обладал способностью видеть.Во мне он с первого взгляда распознал оппозиционера, которому предстояло раскрыться полностью. Впечатляет. И разыгранный им спектакль впечатлил меня не меньше: я вспомнил, как откровенничал с ним, как мы часами беседовали о любви. Сначала я думал, что он потратил впустую довольно много времени, но потом понял, что постепенно рассказал Эрнану все. О своем отце, о сомнениях и лжи, о том, как Миранда раскрыла мне глаза на все это. И в конце концов я позволил ему редактировать свои стихи. Можно только посмеяться. Эти люди были такими талантливыми, такими хитрыми и ловкими, что просто волосы на голове вставали дыбом. А был ли Эрнан на самом деле голубым? Может быть. Что-то у них на него было, что-то серьезное. Но для той роли, которую он исполнял здесь, это было неважно. Эрнан не был обвиняемым, да никогда и не будет.