Hermanas

— Я думала, ты знаешь. У него огромное самомнение. Пабло говорит исключительно о Пабло. Он может быть очень привлекательным и обаятельным, но со временем ты понимаешь, что в этом романе оба должны быть одинаково влюблены в Пабло. Или же тебе надо отступить на два шага и изображать из себя божественный женский принцип. Это не для меня.

— Могу представить. — Я рассмеялся.

Разве мне не понятно? Сначала красный ботинок, потом черный, а потом божественный женский принцип.

— Я позировала для его картины, — сказала Хуана. — Для темнокожей мадонны… ты ее видел? Во время позирования я испытывала что-то вроде извращенного удовлетворения.

— Что? Ты говоришь о картине с изображением Миранды?

— Да, теперь на ней изображены мы обе. Миранда на позднем сроке беременности отказывалась сидеть подолгу, поэтому Пабло уговорил меня. Этот Пабло совсем чокнутый. Перед тем как рисовать облака, он кончил на палитру и смешал краски со своей спермой.

— Мужской творческий принцип, — предположил я.

— Да, он сказал приблизительно то же самое.

— А потом ты его бросила?

— Не знаю, кто кого бросил. Может, и я. Мы договорились о встрече, а я не пришла. И больше я от него ничего не слышала. Когда я его увидела в следующий раз, он уже был с этой дамочкой из Марианао. Мне-то все равно. Слушай, Рауль, как ты думаешь, эта малышка скоро заснет?

Ирис начала капризничать, она сидела на руках у Хуаны и хныкала. Она дергала желтые и зеленые бусины ожерелья Ошун.

— Да. Поможешь мне ее уложить?

— А когда вернется Миранда?

— Не знаю. Думаю, еще не скоро.

— У вас что, проблемы? Извини за такой вопрос. Можешь не отвечать.

— Да нет, не сказал бы. Просто Миранда устала постоянно сидеть с ребенком.

Самодельная колыбелька, в которой спала Ирис, изначально была выкрашена в белый цвет. Ей было лет пятьдесят, не меньше. Обычно она стояла около нашей кровати. Как правило, я укладывал Ирис в одних пеленках или в маленьких ползунках. Какой бы уставшей она ни была, процедура укладывания в постель страшно ее обижала. И в тот вечер она ясно давала это понять.

— Ты поешь ей? — спросила Хуана.

— Иногда.

— А что она любит слушать?

— Обычно я пою «Bésame mucho», — признался я. Что, правда? Ну да, ей нравится. Только вот куплетов маловато. Хорошо. Но тетя Хуана со временем научит тебя и другим песенкам.

Хуана уселась на край кровати и начала качать колыбель. Она жестами попросила меня выйти. Я пристроился на диване, положив ноги на старый поцарапанный журнальный столик. Хуана не совсем чисто пела: «Bésame, bésame mucho, como si fuera esta noche la última vez». Но это подействовало. Скоро Ирис стала издавать тихое равномерное посапывание. А я заснул. Накануне ночью мне не удалось выспаться.

Хуана осторожно потрясла меня за плечо:

— Рауль? Наверное, мне пора.

— О черт, — сказал я. — Я уснул. Сколько времени?

— Не так уж много. Ты поспал, наверное, минут двадцать.

Она говорила тихо, почти шепотом.

— Всего-то? — Я потянулся. — Я бы с радостью предложил тебе чашечку кофе.

— Не думай об этом.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил я.

— Не забыть бы взять с собой книгу. Для папы. Ты не помнишь, куда ты ее положил?

— Хуана, у меня, конечно, есть экземпляр и для тебя. Но книги лежат в спальне, а идти сейчас туда и разбудить Ирис, наверное, не самая умная мысль.

— Мне не к спеху, — сказала Хуана. — Все равно я только разозлюсь, когда ее прочитаю.

Я нашел ручку и нацарапал несколько слов: Висенте, с самыми искренними извинениями. Хуана убрала книгу в сумку Затем я проводил ее до двери.

— Было приятно увидеться с тобой, Хуана. Если я правильно понял, ты больше не хочешь убить меня?

— Убить тебя? — Она вытаращила глаза. — Я никогда не желала тебе зла, Рауль.

— Нет? Я бы понял. Я бы понял, если бы ты пришла в ярость, если бы вынашивала планы мести.

— Нет… может быть, у меня и были планы убить Миранду. Это другое. Но это уже позади. Мы с ней снова подруги. А тебе я желаю только всего самого хорошего. Понимаешь, я все еще люблю тебя.

Говоря это, она осторожно взяла меня за руку. Мы стояли в темноте у входной двери.

— Как ты считаешь, что я должен на это ответить? — спросил я. — Я не смог оправдать твоих ожиданий, Хуана. Ты должна радоваться, что избавилась от меня.

В ответ на это Хуана стала целовать мои пальцы. Один за другим. У нее были такие мягкие и влажные губы — я уже забыл их.

— Мне от тебя не избавиться, — сказала она, отпуская мой указательный палец. — Ведь ты стал моим зятем.

Потом она поцеловала последний, большой палец. Словно дразня, как и раньше, она позволила ему скользнуть себе в рот. Я не пытался отдернуть руку. Я вспомнил. Ее губы обхватили сустав, она легонько втянула палец в рот, и я почувствовал, как ее зубы осторожно прошлись по подушечке пальца.

Несколько секунд спустя мы стояли и целовались до потери сознания.

— Я тебе все еще немножко нравлюсь, — сказала Хуана удовлетворенно.