Hermanas

Эрнан был первым, с кем я разговорился в баре «Дос Эрманос», где начал бывать сразу после нашего переселения в старый город. Он находился в районе старого порта, прямо напротив бывшего терминала компании «Юнайтед фрут», наискосок от площади Пласа-Вьеха. Когда-то он был пивнушкой для моряков. Теперь бар выглядел обшарпанным, но тем не менее слишком стильным для контингента вроде портовых грузчиков. Говорят, что в Севилье или Мадриде есть бар, в окне которого висит табличка: «Хемингуэй здесь никогда не пил». Не думаю, что «Дос Эрманос» мог похвастаться тем же, но этот бар не был постоянным местом отдыха писателя. Зато одно время в 1930-х годах здесь частенько бывал Федерико Гарсиа Лорка.

Самым заметным элементом интерьера была длинная барная стойка из красивого кедрового дерева. За ней распоряжался Антонио, терпимый и терпеливый мужчина, который знал по именам всех постоянных посетителей и был посвящен в подробности их личной жизни. Если кто-нибудь позволял себе хлебнуть лишнего, Антонио не просто вышвыривал клиента, он провожал его до дома и выступал посредником в урегулировании конфликта. В это время место за стойкой бара занимала его жена София.

Антонио был человеком старой закалки и каждый день надевал рабочую одежду — белую рубашку с аккуратно закатанными рукавами и черный жилет. Позади Антонио располагался замечательный стеллаж для бокалов и бутылок длиной метра четыре. Когда-то, рассказывал он, на полках стояли только разные бутылки. И что же делали клиенты? Выбирали и показывали пальцем. Он улыбался и давал нам время поразмыслить над этими капиталистическими излишествами.

Если бы Эрнан провел пару лет в пустыне, мой новый друг, вне всякого сомнения, выглядел бы как пророк. У него были длинные волосы и жидкая бородка, он носил одежду, которая вот-вот превратится в лохмотья. Когда его спрашивали, где он живет, он отвечал уклончиво. Создавалось впечатление, что Эрнан жил то тут, то там. Но первое, что собеседник замечал в нем и запоминал навсегда, это взгляд — мутный, немного остекленевший, но тем не менее исполненный всеобъемлющей ясности. Под взъерошенной внешностью скрывался красивый, вызывающий доверие человек, с которым хочется поговорить. Уже во время нашей первой беседы он совершенно неожиданно расплакался. Я сказал что-то, что его растрогало. Слезы зигзагами потекли из больших широко раскрытых глаз по морщинистым щекам. Эрнан был чрезвычайно сентиментальным, он упивался трепетными эмоциональными моментами, ждал, что собеседник скажет нечто трогательное, от чего можно расплакаться.

Эрнан был из тех, кто видит.

По его словам, видел он не всегда, но достаточно часто для того, чтобы это стало его миссией и предназначением. Он гадал людям за кружку пива или сэндвич, и они, как правило, приходили к нему вновь.

В баре «Дос Эрманос» высказывались самые разные мнения. Для меня было в новинку, что незнакомцы болтали о своем гомосексуализме. Голубые на Кубе преследовались. Конечно, их перестали посылать в реабилитационные лагеря, но подобное поведение было наказуемо и могло создать немало проблем.

Эрнан скоро поведал, что он совсем не это имел в виду, когда назвал меня «один из нас». Он разглядел во мне душу художника, а не потенциального maricón[53].

— Ты не должен верить в то, — сказал он после менее чем двух минут нашего знакомства, — что женщина может полюбить тебя за слабость. Ты можешь показать свою слабость мужчине, и другу, и матери, но только не женщине, которую хочешь удержать. Это ты понимаешь?

— Ну… — ответил я, — я не соглашусь. Разве женщины не падки на гармоничную смесь силы и слабости? И разве по крайней мере некоторые женщины не хотят видеть мужчин ранимыми, чтобы быть в состоянии помочь им, успокоив и утешив?

— Не в главном, — сказал Эрнан. — Ты говоришь о косметической слабости. Эта слабость вроде украшения. Если же речь зайдет об общей слабости, о человеке, в котором слабости больше, чем силы, женщина испарится, вот увидишь. Конечно, если тебе не удастся скрыть от нее эту слабость. Все равно хороший ответ. У тебя есть деньги на пиво?