У меня целая неделя ушла на осознание того, почему наши отношения не были и никогда не могли стать ромерианскими. Ромеровская ситуация может возникнуть только между мужчиной и женщиной, которые, по сути, друг другу чужие; может, они раньше и встречались пару раз, у них есть общие друзья, но они никогда не были близки, да и не стремились к близости. Как оно всегда бывает у Ромера, сталкиваются они лишь благодаря счастливой случайности. Например, их представили друг другу за ужином. Или они случайно оказались гостями на одной и той же вилле на берегу. Или, как оно показано в «Любви после полудня», один отыскивает другого без всяких вроде бы причин, из чистой скуки и прихоти. Но лед сломан, и внезапно оказывается, что им хорошо друг с другом, — пусть признаю'т они это неохотно и без всяких надежд на то, что у дружбы может быть какое-то продолжение. Оба знают, что, даже если между ними и пробежала искорка, теплиться ей недолго, скорее всего, они опять превратятся в незнакомцев. Они как два пассажира, оказавшихся в поезде на соседних местах, которые в шутку флиртуют просто потому, что того требует ситуация, или потому, что, хотя никаких внутренних побуждений у них и нет, они просто не знают, как еще можно себя вести. Фредерик счастлив в браке, очень любит свою жену Элен, а Хлоя слишком своевольна и неприкаянна, чтобы помышлять о долгосрочных отношениях с женатым. И все же поиграть соблазнительно, и в результате они начинают поверять друг другу задушевные тайны, которые боялись поверить тем, от кого у них якобы нет никаких тайн. Откровенность и прямолинейность возникают не только между близкими людьми — могут они возникнуть и между людьми едва знакомыми, которым проще сообщать о себе самые сокровенные вещи из-за понимания того, что они, скорее всего, больше никогда не увидятся.
Мы с подругой не были незнакомцами. Но и близости между нами не было. Глядя, как Фредерик мечется между женой и потенциальной любовницей, я вспомнил о том, что и мы тоже находимся на некой нейтральной полосе чувств, вот только наши отношения подпитываются молчанием и туманными намеками, их же — парят в промежутке между любезной искренностью и довольно циничным пониманием того, к чему все клонится. Они говорят не краснея, не запинаясь, не ощущая неловкости и смущения. Когда доходит до поцелуев, он рассказывает ей о любимой жене. Ее коробит от его ханжества и скованных ласк, она напоминает ему, что — вразрез с его страхами — жене ни о чем знать не обязательно.
Они как бы выкладывают карты на стол и сообщают, что даже пусть они и не испытывают друг к другу особого интереса, но и безразличием это не назовешь. Она в конце концов признается, что в него влюблена, но нужно ей одно — его ребенок. Его к ней тянет, однако он раз за разом поминает в разговоре жену. Чисто ромеровской и совершенно не похожей на мою ситуацию делает то, что оба сохраняют полнейшую бесстрастность. Я бесстрастным не был, хотя и считал себя таковым. Я надеялся, что когда-нибудь смогу посидеть с ней за ланчем во французском кафе на Манхэттене — обязательно во французском — и пересказать нашу историю несостоявшихся подложно-каких-то любовно-дружеских отношений столь же гладко, как и потенциальные любовники из фильма Ромера.
Как и в случае с «Моей ночью у Мод» и «Коленом Клэр», у Ромера я не перестаю восхищаться его мужчинами, которые о том, чего они хотят, а чего не хотят, умеют говорить не после близости (как многие могли бы подумать), когда открыться куда проще, но до того, как физический контакт вообще становится возможным. Словесная близость всякий раз опережает физическую, и этим, возможно — но только возможно, — объясняется то, почему близости не случается, да ее и не ищут. Персонажи Ромера отнюдь не испытывают проблем с желанием — у них всегда есть кто-то желанный (Франсуаза вместо Мод, Люсинда вместо Клэр, Элен вместо Хлои, Дженни вместо Хайде в «Коллекционерке»), — однако близости всегда предшествуют эмоциональная ясность и, что еще важнее, ясность словесная. В том, как персонажи Ромера не только отказываются набрасывать покров на свои чувства и устремления, но как они идут еще дальше и явно наслаждаются той продуманной, почти что либидоподобной манерой, с которой они обнажают свои желания, сомнения, ухищрения и самые постыдные уловки перед теми самыми людьми, которые пробудили в них желание и толкнули на ухищрения, есть нечто почти невыносимо отважное.