Homo Ludens

-- Ну будьте же честным и ведите себя спортивно... Один бывший судья писал мне: "Стиль и содержание наших судебных дел выдают, как часто и с каким чисто спортивным наслаждением наши адвокаты подкалывают друг друга своими аргументами и контраргументами (в том числе и не чем иным, как софизмами), так что их способ мышления напоминал мне иной раз речистых участников процессов, обусловленных требованиями адата3*, где при каждом аргументе сторон в землю втыкали палочку, чтобы затем по наибольшему числу

86

Глава IV

таких палочек попытаться выявить победителя". Особенно живо выступает игровой характер правосудия в описании Гете судебного заседания в Палаццо дожей в Венеции4* (Italienische Reise, 3 октября).

Эти разрозненные замечания могут подготовить почву для рассмотрения сущностной взаимосвязи правосудия и игры. Итак, вернемся к архаическим формам судопроизводства. В процедуре, разворачивающейся перед лицом судьи, во все времена и при всех обстоятельствах стороны с такой силой, с такой остротой, с такой устремленностью хотят добиться победы, что агональный элемент не может быть здесь исключен ни на мгновение. При этом система ограничительных правил, которая неизменно царит в этой борьбе, формально целиком и полностью помещает ее в рамки хорошо организованной антитетической игры. И действительно, взаимосвязь права и игры в архаических культурах может быть рассмотрена под тремя разными точками зрения. Судебный процесс -- как вид азартной игры, как состязание, как словесный поединок.

Судопроизводство -- это спор о справедливости и несправедливости, правоте и неправоте, победе и поражении. Если мы переместим наш взгляд с правовой практики высокоразвитых форм цивилизаций на. соответствующую сторону далеко не столь ушедших вперед стадий культуры, то увидим, что представление о правоте или неправоте, то есть идея этико-юридическая, как бы затмевается в сознании общества представлением о победе или поражении, то есть идеей чисто агональ-ного свойства. Элемент случая и тем самым, игры все больше и больше выступает на первый план, по мере того как мы перемещаемся в более примитивное правосознание. Перед нами будто предстает сфера мышления, где понятие о решении, источниками которого могли быть предсказание оракула, божий суд, выпавший жребий, иными словами -- игра (ибо непреложность решения вытекает лишь из правил игры), а вместе с ним и сам приговор, воспринимались еще как единое целое.

Волю божественной власти, то есть ту, что принесет с собою ближайшее будущее, то есть сбывшийся жребий, узнают, выпытывая у нее вынесение приговора. К оракулу прибегают, чтобы проверить неопределенные шансы. Вытаскивают палочки, мечут камушки или раскрывают наугад страницу священной книги. Так, по наказу Книги Исхода (28, 30) об урим и туммим5* -- чем бы ни были эти предметы -- их следовало носить в наперснике судном, который должен был находиться у сердца первосвященника, и в Книге Чисел (27, 21) священник Елеазар через посредство их спрашивает о совете. В Первой книге пророка Самуила [1 Цар. 14, 42) по приказу Саула бросают жребий между ним и его сыном Ионафаном. Взаимосвязь между оракулом, метанием костей и судом дается здесь настолько ясно, насколько это возможно. Подобный оракул о грядущей судьбе известен и в древнеарабском язычестве6. И представляют ли собой что иное священные чаши весов, на которых Зевс в Илиаде взвешивает смертные судьбы тех, кому предстоит участвовать в наступающей битве?

87

Homo ludens

"Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он Бросил два жребия смерти, в сон погружающей долгий:

Жребий троян конеборных и меднооружных данаев"7.

[Пер. Н. И. Гнедича]

Такое взвешивание -- это суд Зевса, дикадзеин (дикадзеин). Представления о божественной воле, роке и случайном исходе смешаны здесь воедино. Весы правосудия -- ибо от этого гомеровского образа наверняка берет свое начало эта метафора -- суть равно-весие риска. О победе нравственной истины, о представлении, что правота весомее неправоты, пока еще нет и речи.

Среди фигур на щите Ахилла, как это описывает XVIII книга Илиады, есть судьи, восседающие средь священного круга. В круге пред ними лежат дуо хрюсойо таланта (дуо хрюсойо таланта) -- два таланта чистого злата, -- мзда для того, кто из них дикен (дикен) -- приговор -- справедливее скажет8. Два золотых таланта -- такова, стало быть, сумма, каковой домогается каждая из сторон. Однако же это более походит на ставку или на приз, чем на предмет судебного разбирательства. Талантами изначально обозначаются сами весы. Не можем ли мы предположить, что поэт разрабатывает здесь картину, восходящую к образцу, когда, в соответствии с древним обычаем, право действительно взвешивали, -- то есть судьбу предрекало решенье оракула, -- он же, не вникая в это древнее представление, понимал под талантами цену.