HOMO Navicus, человек флота. Часть вторая

В Риме ж проходил бизнесменский форум. Леша узнал, что там одни бизнес-ляди собрались, и, вдохновленный Ватиканом, туда подался. И каждой ляди – по розе. На последние деньги. Контракты были подписаны только с ним. Все соискатели несолоно хлебавши вернулись. А ты розы купи! И женщин уважь! Эх, жлобы…

Машину он там продал. И выгодно. Назад решил вернуться поездом. Билет купил. А надо сказать, итальянские таксисты английского не знают, не то, что турки в Германии…

– Мне ту-ту. Вокзал.

– Мамма мия! Векзал? Танцы, что ли?

– «Вокзал», тупица! Рельсы, ту-ту, козел итальянский!

– Ту-ту? Самолет?

Пока за кадык не взял сына солнечной Италии, тот делал вид, что не понимает…

– О, русская мафия! Восхищаюсь! Коза ностра – младенцы по сравнению с вами! Вокзал! Поезд! Мчусь, сеньор!

Вот так. На поезд они успели.

Квумпарь, он и в аду выживет. Или черта в «стосс» обыграет за ставку в пять миллионов лет в котле или на вилы сыграет, лишив бедного беса орудия производства.

Везение – вот главное. И закалка. И стержень внутри. И позитив во взгляде на окружающее!

Пессимист: «Как все хреново…»

Оптимист: «Ура! Будет еще хуже! Поборемся!»

И сейчас, во время кризиса, Леша живицу на рынке страны собирает, лыко с конкурентов дерет. И успешно.

А причем здесь я? А я с ним работаю. Вдруг, часть его удачи и на меня перейдет?

Зараза

Моряк – существо долгоиграющее, как виниловая пластинка. Или, по крайней мере, должен быть таковым. А иначе зачем на него родина пять лет деньги тратила? Кормила, одевала-обувала, учила?

И моряк или здоровый должен быть, или мертвый. Тех, которые часто болеют, колесуют. Простите, оговорился, комиссуют. Хотя в принципе это одно и то же. Мичманов колесуют болезненно с их стороны, офицеров – навсегда. Количество любви начальства прямо зависит от степени здоровья молодого офицера. Хотя не факт. Вот Косточкин никогда не болел, а начальство его не любило. Аномалия какая-то. И Косточкиных мало. Вот я лично только его знаю, и этого, ну как его… химик? А Костровский, кажется, или Покровский… Ну не важно, какая разница…

Правда, иногда заболевших лечили. Командиров, старпомов, замполитов, механиков. Последних – от алкоголизма, но, как правило, безуспешно, так же как и штурманов. Но никогда не комиссовали.

Молодежи было хуже.

Молодым групманам, жалующимся на насморк и температуру, лекари радостно говорили: «А у вас и с почками что-то не так. Но перед тем как до почек добраться, давайте, мы вам, ну скажем, руку отрежем. Вы ж комиссуетесь, вам все равно. А у N.N. кандидатская горит. И что там рука, подумаешь, чик – и нету. Зато 100 %-е комиссование…»

Когда лейтенант, желающий служить, в ужасе кричал, что рука ему самому нужна, медик недоуменно пожимал плечами: «Да вас же со службы увольняют. Зачем гражданскому рука? В общем, вы подумайте, голубчик. Как не увольняют? А чего вы здесь тогда?»

Самыми гуманными были венерологи. Правда, они, скрепя сердце и забыв (каждый раз!) о клятве Гиппократа, по команде докладывали о заболевших. Командование докладывало дальше, до командующего. Но! Я не знаю ни одного военнослужащего, снятого с должности по причине «гусарского насморка» или зверушек-трихомонидюшек.

Все заканчивалось на уровне: «Чаще мойте себя и партнершу! Идите!»

Или начальники наши сами рыльце в пушку имели, или годы лейтенантские вспоминали. И прощали несчастных. А, не важно. Важен итог.

А каково «летехе» вместо веселого вечернего бритья в сходную смену, похлопывания ароматными ладонями «О-жена» по щекам, не прикидывать, куда бечь («Авача», «Вулкан», «Золтой Рог», «Волна», «Зеркальный», «Океан»… о, «Океан»!) а печально обнажать самого близкого друга и вопрошать: «Ну что, еще плачешь?» И ложиться спать в каюте, горькими слезами омывая единственную ошибку. Это он так думает, наивный… Плачь, лейтенант. Но знай, минеру хуже. Он лишь один раз ошибается. А у тебя еще поле непаханое, пусть и не минное. И не исключено, что ошибки будут и еще раз. А может, еще и не раз… И знай, есть болячки и похуже. Подумаешь, неделя лечения! Уколы – проверка, путевка в жизнь…

Есть вещи посерьезнее.

Вовка держался за поручень, ограждающий рубку катера. В глазах темнело. Иногда сознание возвращалось, и он лихорадочно вспоминал номера директив. Не хухры-мухры ведь, к командующему и ЧВСу на доклад с командиром идут по поводу боевой службы.

В кабинете опять помрачение сознания.

Когда шли назад, командир укорил: «Степаныч, ну зачем ты с ЧВСом поспорил, что польморсос личного состава подводной лодки знаешь гораздо лучше, чем он? И еще командующего просил руки разбить?»

Вовчик этого не помнил. Но промолчал с многозначительным видом, чтоб не терять лица. На самом деле его просто тошнило. Проклятая простуда…

Действительно, когда уже на лодке померил температуру, было +42,5.

А в каюте сидит инспектор из политотдела флотилии. И спрашивает: «А почему у матроса Пупкина в росписи за уголовную ответственность за уклонение от БС хвостик сначала вправо смотрит, а в росписи за другую уголовную статью – влево?»

А Пупкин сбежал. Сутки назад. И хрен с ним. Плохой матрос.