HOMO Navicus, человек флота. Часть вторая

Обед. А что за черненькое в гречке? Нечищеные зерна? Ой, нет! Командир доктора дерет и заставляет съесть все, что в чужих тарелках. А это какашки крысиные с гречкой вперемешку… Хорошо, мы еще не прикасались к еде. И дохтур не брезговал нами, ел…

А вот и всплытие. Все рвутся в ограждение рубки. Не воздухом дышать свежим, как северяне. Там за перегородкой, в ограждении рубки, дырка – в палубе, труба развальцованная – «унитаз». Рядом слева – другая труба, приваренная, чтоб держаться. Очередь. Главное, держать сигарету в вытянутой руке, чтоб «терпящий по маленькому» не намочил и в темноте заметил, что занято. И чтоб волны не было при минус 20, а то, как в биде, подмоет…

Теплая вода тоже не удовольствие. В Индийском старпом сначала от всплывшего дерьма руками отмахивался, по горло сидя. А потом была волна побольше. И старпом вспомнил, что верхний рубочный не задраен, а вроде погружение началось, с головой ведь накрыло. И поплыл, со спущенными трусами, спасать экипаж. И задраил, и упал грудью на него, на люк, когда волна прошла. И отдраить долго трое не могли: сильно закрутил, хоть и не богатырь вроде.

И помощника тогда после клятой волны час из-за подъемных доставали. Он вахтенным стоял. Цепь монтажного пояса, которым в/о прикован, оборвало, той волной, и забросило парня. А у него голова – 65–67. Якут. А там и 55-й не вытащить было. Играли подъемными механизмами: этот поднимем, тот опустим. Спасли.

И не дай бог ветру подняться. Тогда все использованные бумажки ветер поднимет и припечатает к лицам и другим частям тела стоящих на мостике. А если там комбриг? У меня было. Много ласковых слов выслушал от командира о заботе о личном составе и его физиологических способностях:

– Зам! Комбрига почти обосрали! Адмирала!!!

– Спокойней, Александр Иваныч. Это просто физиология. Так адмиралу и объясните…

Но наверх я тогда не поднимался. Делал вид, что по отсекам хожу, вахту проверяю:

– Мостик, замполит. Товарищ командир, прошу добро наверх, покурить.

– Добро.

И лезешь шесть метров вверх со «стингером» в руке, козьей ножкой в полпачки махры весом. Сигареты давно уже закончились. «Козья ножка». Ха! Нога это будет вернее. Типа, «седло дикой козы» из книги о вкусной и здоровой пище. Большое, толстое, необъятное, непонятное. Бумага газетная. «Известия» лучше «Правды», и не спорьте. Я лично на вкус пробовал. Куришь и кашляешь. Кашляешь и куришь…

Вот мне друзья в Евпатории намедни травку покурить предложили. Курнул. Махра лучше, да и «забирает» сильнее. Сказал – обиделись. Типа балдеж, кайф. Какой кайф? Вонь одна маслянистая, тяжелая, и никакого кайфа… Не курили парни махорку. Не знают, что такое кайф! После двух-трех суток под водой да толщиной в руку!

А на мостике – запах «дизелька», которым тоже мгновенно пропитываешься…

Ужин. Свежее закончилось давно. Жареный хлеб «ГУ», в герметичной упаковке. Хранится годами. Пропитан парами спирта, и в нем никогда не заводятся тараканы, чтоб там северяне- турки вам не рассказывали. Там целлофан толстый, как в ДУКовском мешке. Не прогрызть слабыми тараканьими зубами. Вот крыса может. Но дохтур их потравил с нами вместе. Мы выжили.

Картошка «ГУ» хуже. Как дерево, твердая в вареном виде и отдающая елкой – в жареном.

Ну компоты, соки, соленья, сосиски…

И не было у нас, дизелистов, светлее мечты, чем теплый гальюн. На одного… И чтоб час сидеть! С книжкой или газетой, свежей, недельной давности, не больше! Как «Авача» привезла! А романтики говорили: мечта подводника – это когда жена встречает его с подолом в зубах, вилкой с огурчиком в одной руке, а рюмкой водки в другой… Понятно. Галлюцинации, неадекватность поведения, завышенная сексуальная самооценка…

Провожая офицеров и мичманов на сход, я всегда настоятельно советовал им помыться, прежде чем…

Ну, блин, уважаю женщин! И понимаю где-то! В силу мужественности. И заботился всегда. И забочусь…

Зимнее

В Петропавловске-Камчатском есть интересное место. Если ехать из центра, то слева от Красной Горки. Только-только автобус на подъем лезть начинает, ну, знаете, когда водитель скорость со скрежетом переключает на пониженную. Там ложбинка, а в ней даже в июле лежит, притаившись, вечный сугроб. Летом он черен от пыли, скукожен, рыхл и смешон среди буйной зелени. Гора прикрывает его своей тенью и бережет от солнца. А он ждет терпеливо в этаком анабиозе: «Смейтесь-смейтесь, жалкие! Потом я посмеюсь».

Думаю, это отец зимы…

И отцветут за две недели высоченные травы и цветы, и бросят семена на ветер и в землю, и начнут вянуть. И вылезут из земли грибы-гиганты в ожидании ножа и корзины, и будут срезаны. И начнутся ветра, задувая спички над последним в этом году шашлычным костерком. И небо станет свинцовым. И начнут расти волны. И женщины с детьми вернутся с материка. И дизелюхи начнут бегать на «яшку» (место якорной стоянки), а атомоходы и надводные корабли заведут дополнительные швартовы…