Hurts

Чанель кусает язык на тех моментах, где они не сходятся, а за многими поворотами сам бьет себя мыслью

«Нужно было сказать не так!».

– Я себя чувствую рядом с ним дегенератом, – признается он гному, а ответ ему тот же.

Проникаясь такими людьми, начинаешь казаться себе до жути простым.

Пускается новая волна ассоциаций еще на «его легкие касания как бы случайно», «его запах в моих пределах», «его профиль в свете моих ламп в гараже». Чанель ни разу не видел, чтобы кто-то еще настолько удачно вписывался в его личное.

Понятия вскоре приобретают другие масштабы.

Всё становится слишком уже понятным всем, кроме их прямых слов, когда каждая фраза, мысль, движение летит в определенную сторону, когда они начинают именами друг друга сходу называть других людей, привычки со вкусами выучены, настроение разгадывается в глазах, а нужда – в поведении.

В том итог, что исчерпаны все несмелые метафоры. Чанель не верит самому себе и чувствует себя канатоходцем над лавой. Он давно потерял из виду свою крышу, так что…

Бэкхен это тот, кто привык добиваться конца.

Он выпал на прохладный вечер под липой с большими стаканами колы и в газетных колпаках после дневной уборки аудиторий («убираться тоже надо правильно» возглавлял старший группу, обнимая хворост из шваб      – Мне всё время кажется, – говорил тогда Чанель, опустив голову, – что моя музыка играет только твои мелодии.

А Бэкхен ему с ходу и плеча:

– Мы можем выстроить все «я», «к тебе» и «наше» в одну простую прямую?

Рубикон оказывается глубоким и страшным. Во всяком случае, Чанеля в тот вечер неслабо трясет.

Он мог бы всё своё «мои характеристики терпят мутацию в начало на l, я теперь весь из live love laugh, твои чувства моя зависимость, твои слова мои скальпели и кресты» сыграть на гитаре или продышать в телефон, но не сказать, глядя открыто в теплые глаза.

Приходится через себя перешагивать, зажмурившись.

А встречают его раскрытые ладони, когда-то уже пустившие ток сквозь грудь.

И поэтому после застания врасплох и открытого разговора предельно волнительно перешагивать какие-то черты.

Раз – рука уже держит другую с направлением на нежность и дольше.

Два – объятия имеют продолжение выше и ближе, и трепетней.

Три – забота не подкладывается под систему "ты же вляпаешься", а становится "я реально беспокоюсь о тебе".

Четыре – мыслей вслух больше и происходящее купорится личным.

Пять -

– Останься хотя бы на подольше.

Шесть -

– У тебя губы в улыбке.

– У тебя щека в черном.

– Очень смешно.

– Нет, правда, это ручка, иди сюда.

Всё доходит до формата «с ума» и «предельно», когда Чанель чувствует, что отношение становится свершенным, полноценным и не простым, но его это не швыряет назад.

Он привыкает к порой невыполненным обещаниям прийти в десять, зевкам вместо ответов на вопросы и эмоциональную слабость на отдачи порывов. Месяцы ушли, а Бэкхен чудом рядом. И даже не просто, а с подбородком на спине и в им подаренной шапке.

После пар они, бывает, встречаются как где-то во сне на длинной аллее.

– Ты сейчас кажешься таким незнакомцем, – выдыхает один раз Бэкхен облаком осеннего похолодания.

– Тогда давай, будто мы незнакомы.

Они идут по улице с улыбками космическими выше видимых звезд. Проходя мимо дома старшего, Чанель показывает пальцем на его балкон:

– Знаете, тут живёт мой заключенный в сердце человек, я думаю каким-нибудь утром на его клумбах разыграть пародию Леннона.

Бэкхен усмехается.

– Думаю, он вас или прогонит или спрячет от злых соседей в своей кровати.

– Какова вероятность? – спрашивает брюнет через удовольствие на всё лицо.

– Второе, если пообещаете потом остаться с ним на весь день.

Чанель будто бродит по облакам всё это время, чувствуя, что всё осмысленное где-то под ним, а он – в высшем пространстве. Просто ему, простому, земному, живому – Бэкхен, который приносит библиотекарю ландыши. Умеющий говорить на языке движений за них двоих, когда надо и когда хочется.

Например,

В день, что он приходит со сложенной вдвое справкой.

– У тебя давление низкое, – заключает Чанель и хмурится, – Нужно или кофе, или алкоголь, или…

– Что-то покрепче, – вздергивает бровь Бэкхен, одним взглядом всё решив.

Брюнет густо краснеет, когда его цепляют за пояс и расчерчивают пальцами линию между джинсами и футболкой.

– Будешь гонять мою кровь? – спрашивает Бэкхен игриво, не нуждаясь в очевидном в ответе.

– Понимаешь, – уже шепчет Чанель на подушке, адресат его слов стоит где-то в темноте в углу, – он такой, какие не у всех, не у многих, а у богом помеченных везунчиках всей их жизни. Разве я такой?

Чанель всех прочих, которые были, как-то пропускал, ставя поверх табличку с Бэкхеновским произнесенным «люблю», и всё было решено.

Но не тогда, когда появился он.

Не тогда, когда чужое имя стало скользить между их фигурами слишком часто.

Не тогда, когда оно там начало обосновываться.

Ким Чондэ появляется, очевидно, из тоже какого-то пространства, потому что Чанель толком пропускает момент их встречи. В него лишь врезаются голые факты их дружбы, которая слишком быстро начинает тереться о рамки.

Что как и когда.

Почему зачем и насколько.