I

- Дедушка Парно, - спросила вдруг девочка, - а вы уходили когда-нибудь из табора?

Старик еще с минуту смотрел на огонь, совершенно молча, как будто ничего не слышал, а

потом заговорил:

- Однажды ты уйдешь, Готель. Это не твой дом и это не твоя семья, - здесь он обратился

лицом к девочке и, улыбнувшись, добавил, - хотя все мы тебя здесь любим, ты это знаешь.

- Но я не хочу уходить, - заволновался ребёнок.

- Ты еще слишком мала, моя девочка. У тебя иная кровь; пока ты этого не чувствуешь. Но

наступит день, когда ты поймешь, что наша жизнь не по тебе.

Готель попыталась представить себя без этой дороги и груженых повозок, без этой травы

утоптанной после ночных гуляний, без таких вот утренних встреч у потухшего костра, и не

смогла.

- Но ведь у меня нет другой семьи, - нашлась, было, она.

- Это не важно, - ответил старик, - когда ты станешь старше, ты выберешь себе дорогу, но,

чтобы пойти по ней, тебе придется нас оставить.

Девочке стало совсем грустно. Она невольно поймала себя на мысли, что идти-то ей, в

общем-то, некуда. К тому же, ей нравилось жить среди цыган. Они были веселыми, они

заботились о ней. Хотя, положа руку на сердце, эта нескончаемая дорога и навевала порой

желание обрести что-то родное, место, куда можно было бы возвращаться, хоть иногда. С другой

стороны, цыгане постоянно путешествовали, открывали для себя новые города и встречали новых

людей. А это чрезвычайно интересно - гулять по незнакомому городу и узнавать свойственные

лишь ему запахи и звуки. Здесь пекут хлеб - и пахнет свежей булкой, а за углом плещет под

мостом река и проезжающие по нему кони звенят своей сбруей. И потому ты бежишь

неизведанной улицей, чтобы ничего из этого не упустить. А на другом берегу люди; такие

красивые, и гуляют так важно и не торопясь, словно нет у них больше никаких дел. И проезжая

мимо и глядя на них из гремящей повозки, как же хотелось Готель пройтись вот так же важно и не

торопясь, хоть разок. "Какая чудесная погода", - говорили вдруг одни. "О, вы совершенно правы,

платья в этом сезоне невероятно скудны на цвет", - отвечали вдруг другие. Жеманным, почти

усталым от своего превосходства жестом, девочка приподнимала край платья и неторопливо

прогуливалась вокруг костра, закатывая глаза и пытаясь представить себя на променаде, где-

нибудь во Флоренции.

- А у вас есть место, куда бы вы хотели вернуться? - поинтересовалась Готель.

- Есть, - кивнул старик и показал рукой куда-то в сторону, - там, за горами, на западе. Место,

где однажды я встретил, человека, строящего свой дом. Рассказывая об этом, Парно несколько

разволновался, и голос его всегда тихий неожиданно стал звучным и наполненным нескрываемого

восхищения. - И это был не просто дом, а великая башня, высокая и могучая, как крепость,

скрытая от чужих глаз. Он говорил, что башня эта поможет ему обрести новую жизнь, - старик

ненадолго замолчал, а потом добавил, - мне бы очень хотелось увидеть, какой же стала эта башня

и жизнь того несчастного.

В этот вечер Готель долго не засыпала. Она смотрела в темноте на необычный камушек; то

убирала его под подушку, то доставала снова и крутила в руках. А еще она боялась. Боялась, что

её выгонят из табора, потому что она не из цыган, и у неё якобы впереди "своя дорога". Той ночью

она поклялась проявить себя впредь так славно, чтобы больше никто в деревне не усомнился в её

истинно цыганском сердце.

Альпы давно остались позади. Впереди табор ждал Кассель, сравнительно молодой городок в

центре Германии. Повозки ехали не торопясь, поскрипывая на каждом ухабе. Готель перекусила

сиреневую нитку и посмотрела на свою работу. Теперь она стала настоящим мастером своего

дела, и одежда цыган уже не казалась ей столь прекрасной; как то - безвкусно подобранные цвета

или безмерно нашитые юбки поверх изрядно поношенных. Всё это вызывало у неё скорее

внутреннее отчаяние да чувство родственного сострадания к людям, которые были к ней так

добры всё её детство. Она хотела предложить им что-то большее, чем сношенные лохмотья, даже

вопреки тому, что её желание этим самым людям казалось непонятным, почти излишеством, и

воспринималось со снисходительной улыбкой, как радуются ребенку, делающему первые успехи.

Когда табор переехал Фульду, девушке было около пятнадцати лет.

- Взгляните-ка на Готель, - заметила однажды Баваль, - она стала настоящей фройлен!

Больше никто не говорил девушке "сеньорита", здесь это было не принято. Здесь было

принято строить дома, напоминающие белые творожные пирожные с шоколадными коржами

вдоль и поперёк.

Цыгане остановились у церкви. Кое-кто отлучился в магазин пополнить кухню провизией, и

Готель, не теряя драгоценного времени, спрыгнула с повозки и подошла к церкви. Не слишком

старая, но уже прилично поросшая лиловым вьюном, эта церковь давала ощущение какой-то