И. А. Крылов. Его жизнь и литературная деятельность

«Ни один народ не имеет баснописца, который стоял бы выше Крылова в изобретении и оригинальности», говорил Лемонте во введении к изданию гр. Орлова. Особенный успех имела басня «Гуси», переведенная несколько раз. Критик Геро ставит Крылова в некоторых случаях выше Лафонтена. Критик «Journal de D'ebats» говорит о здравом смысле и уме баснописца; удивляется естественности басен, изящной простоте и остроумию, глубине мысли и художественной отделке подробностей. Сальфи, в предисловии к итальянскому переводу, признает нашего баснописца первостепенным а перевод басен его ценным приобретением для итальянской литературы. Один за другим следовали переводы басен еще при жизни Крылова на разные языки, в том числе на немецкий и на скандинавские. Потом явились переводы на еврейский, арабский и из новых языков — еще на польский и английский.

Итак, чего еще оставалось желать баснописцу в жизни? Его окружали покой, слава и любовь. К сожалению его крепкое здоровье пошатнулось — он стал страдать приливами крови к голове. При втором ударе, случившемся в 1823 году, когда покривилось его лицо, больной Крылов дотащился до дома. Олениных на Фонтанке, против Обуховской больницы, и сказал доброй Елизавете Марковне, которая заботами о нем была ему точно вторая мать: «ведь я сказал вам, что приду умереть у ног ваших; взгляните на меня». Крылов оставался в доме Олениных до выздоровления. Когда же весной Императрица Мария Федоровна переехала в Павловск, и до неё дошла весть о болезни маститого поэта, она приказала А. Н. Оленину перевезти его в Павловск, прибавив: «под моим надзором он скорее поправится». Ив. Андр. в самом деле поправился совершенно и признательность к августейшей покровительнице своей выразил в грациозной басне «Василек». Он написал ее в одном из альбомов, что разложены были на столах в «Розовом Павильоне» в Павловском парке. На заглавной картинке к этой басне, в одном из изданий, Иван Андреич сидит на камне в Павловском саду, возле бюста Императрицы, и подслушивает разговор Василька с Жуком. Крылов говорил потом своему сослуживцу: «Да, мой милый, это одно обязывает меня написать историю своей жизни». Он ее не написал однако. Он перенес под 60° широты неаполитанскую беспечность и предается той роскошной лени, которая взлелеяла гений Лафонтена и Шолье. Муза его уступает только настойчивым просьбам других. Это такой басенник

(fablier, как бы плодовое дерево), который нужно крепко потрясти, чтобы с него упали плоды. Не даром и добродушный брат его сожалел, что муза его «сонливая и ленивая». Оправившись от болезни, Крылов еще больше привязался к семье Олениных. Дом их оставался постоянно радушным и гостеприимным. Оленин сам был большим поклонником талантов и искусств, а «еще больше кажется любил им покровительствовать», хотя ему «может быть недоставало сметливости и утонченного проницательного чувства, столь полезного в художественном деле». Он оставался одним и тем же, и его маленькую, сухощавую фигуру неизменно видели десятки лет за письменным столом. Он был яростным врагом Франции и говорил о французах, что «нет народа, нет людей подобных этим уродам, что все их книги достойны костра», к чему не скупились прибавлять другие: «а головы их — гильотины». Последние слова принадлежали юному поэту, который однако под стенами Парижа оплакивал участь осажденного города, а войдя в него, в миг поддался очарованию этого ужасного народа, этих «вандалов», о которых писал уже с восхищением, с восторгом. Париж действовал подобно чарам Цирцеи. Его ненавидели, пока не попадали в его объятия, как в волшебный чарующий мир.

«Дому Олениных служила украшением его хозяйка. Образец женских добродетелей, нежнейшая мать, примерная жена, одаренная ясным умом и кротким правом, Елизавета Марковна оживляла и одушевляла общество в своем доме». Она была болезненна. «Часто, лежа на широком диване, окруженная посетителями, видимо мучась, умела она улыбаться гостям», чтобы не расстроить беседы. Наш увесистый «Крылышко» покоился под её крылом. Дочери её с детства привыкли к ласковому «дедушке», который иногда баловал их басенками. Однажды вечером девушки стали советоваться, как разбудить старика, дремавшего в кресле. Они решились все три поцеловать его в лоб. Ив. Андр. проснулся и, тронутый милою шуткой, написал стихотворение «Три поцелуя», которое поместил в «Северных цветах».