И ад следовал за ним

«С момента поступления в Казначейство до его ухода «Эрик» являлся источником важнейшей секретной информации, которая высоко оценивалась в Инстанциях. На встре­чах с агентом мы возражали против его отставки, но он заявил, что ему надоело быть пешкой в государственном механизме и он выставляет свою кандидатуру в парламент…»

Тут, если мне не изменяет феноменальная память (блистая цепкостью на тексты, цифры, фамилии и особенно на серии и калибры оружия, она, правда, вянет, когда дело касается местности и внешнего вида отдельных личностей: я могу заблудиться в трех соснах и расцеловать в щеки незнакомца), накатил на меня приступ тяжкого похмелья[11], и я преступно перескочил через блистательную дея­тельность Генри в парламенте, закрыл том, отдал счастливой Розалии и вышел на воздух…

Через две недели перед Генри в Лондоне я поставил задание установить контакт с Бертой.

…«Я позвонил Жаклин — это уже из последующего донесения Генри — и догово­рился, что принесу ей для перепечатки рукопись (пришлось переписать текст из одной малоизвестной книги). Встретила она меня радушно, кое–что сообщила о себе: мать и двое детей живут в Бельгии, денег не хватает. Держалась гостеприимно и выразила на­дежду, что я дам ей в перепечатку новые рукописи.

После этого состоялось восемь встреч, Жаклин выплачено около 1000 фунтов за перепечатку рукописей.

5 мая я наметил провести с ней вербовочную беседу и пригласил в ресторан.

Для документальной фиксации беседы я взял с собой портативный магнитофон, спрятанный в боковом кармане. Вот небольшой отрывок из записи, показывающий, как проходила основная часть разговора:

«— Что вы нервничаете, Генри? Что–нибудь случилось?

— Все в порядке. Кстати, в посольстве ничего не известно о переговорах в Вене? Мой друг из «Ллойдса» очень интересуется и был бы благодарен…

(Ранее я намекал ей на то, что в банке «Ллойдс» у меня имеется близкий друг, который интересуется политической информацией.)

— Вы ему обо мне рассказывали?

— Что вы! Но мой приятель знает вас.

— Откуда? Как странно!

— По городу Зальцведелю.

— Зальцведелю?

— Зальцведелю.

— Я никогда не была в этом городе.

— Странно, он говорил, что встречал вас там после войны.

— Вот как? Интересно.

— Он даже утверждает, что имел с вами деловые контакты. Он служил в одной из армий союзников…

— Ничего не помню. Какая–то загадка, Генри!

— Он даже утверждает, что вы договаривались о сотрудничестве.

— Мы? Он англичанин?

— Конечно, Жаклин.

— Что–то я не припомню такого договора…

— Взгляните на расписку… Нет, нет, в руки я ее вам не дам! Читайте! Вспомнили?

— Негодяй! Вы негодяй, Генри!

— Напрасно вы горячитесь, дорогая Жаклин…

— Я, конечно, могла бы немедленно вызвать по­лицию, но мне вас жаль, Генри. Вы так нервничаете, что, боюсь, вас хватит удар. Это будет большая потеря для парламента.

Обобщая вербовочную беседу, можно сказать, что итоги ее не отмечались опреде­ленностью. Утешительно, что Берта не порвала со мной контакт и даже пригласила к себе домой на ужин. Генри».

Так ли все было на самом деле? Или Генри что–то приукрасил? Ах, эти отчеты аген­тов, разве они передают живую жизнь? Я сам никогда не лгал, но и не писал полную правду. Правда мешала делу, вызывала ненужную реакцию Центра и расстраивала Ма­ню, который все принимал близко к сердцу. Зачем мне было писать, например, что на Генри иногда находили привычки загулявшего герцога и он, забыв о своем служении Движению, гонял официантов за вином, дегустировал и отвергал бутылку за бутылкой, вызывал метрдотеля, устраивал скандал, пока, наконец, после долгих мук не делал окон­чательный выбор. Если бы я отражал все эти шизосиндромы в отчетах, то Маня умер бы от горя, потрясенный низким уровнем конспирации: ведь в его кабинетном воображении наш брат всегда на высоте, всегда герой, всегда невидим и говорит полушепотом, и видит каждую муху, залетевшую в помещение, и не дано Мане понять, что агент и его куратор, два жизнерадостных шпиона, могут вывалиться в обнимку из фешенебельного «Ритца» и затянуть пропитыми глотками любимую «Катюшу».

Но сейчас, пожав Генри руку, я думал лишь об ужине на квартире у Жаклин: ведь от него и зависел дальнейший ход «Бемоли».

— Ну что? Выгорело? — спросил я нетерпеливо, когда мы опускались в паб «Адми­рал Трилби».

Он стряхнул капли дождя с зонта и улыбнулся.

— Угадайте, Алекс…

Я сразу все понял, хотелось прижать его к разгоряченной груди, расцеловать в обвисшие щеки a la сэр Уинстон Черчилль — выгорело! Какой молодчи­на! Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче на свете гвоздей! Я сразу все понял и уже думал, когда лучше позвонить Хилсмену.

— Вы чудесно выглядите, Генри, что будем пить? — Я тоже улыбнулся в ответ.

Он походил на старого костлявого мула, на котором много дней возили воду, но на сегодняшний вечер оставили в покое. Одет, как всегда, с иголочки, мешки под глазами, почтенная плешь, хитрые глаза.

— Я предпочел бы скотч, если вы не против. Мой домашний доктор советует по­кончить с пивом, которое я так люблю, и употреблять только скотч, причем не менее двенадцатилетней выдержки[12].