«...И ад следовал за ним»

Эрл брел по пыльной дороге, скованный цепями по рукам и ногам, так что шаги у него получались мелкие, жалкие. Руки его все еще ныли от уколов. Двое охранников шли по обе стороны от Эрла, подстраиваясь под его семенящую походку, один держался впереди, и еще один замыкал шествие. Солнце палило нещадно. Казалось, только для этого оно и висит в небе над Миссисипи: чтобы печь заживо тех, кому выпало несчастье оказаться под его безжалостными лучами.

Эрл чувствовал себя чуть лучше, по крайней мере в физическом плане. Его накормили досыта, тщательно отмыли, вкололи витамины. На нем была чистая роба из грубой хлопчатобумажной ткани, полосатая, как у всех осужденных, и ботинки впору.

Но в остальном ему было отвратительно. Великан оказался прав. Умный и проницательный, он нашел слабое место у своего упрямого противника.

Двое суток относительной передышки причинили Эрлу больше мучений, чем все побои и издевательства, которые обрушили на него Великан и тюрьма. Он слушал радио, по утрам завтракал овсянкой с маслом, обедал бутербродами с ветчиной, ужинал жареными цыплятами под соусом и сдобными булочками. Ему показали, что его жизнь не обязательно должна оставаться наполненной жестокостью и лишениями. Мучители действовали так же умело, как тогда когда избивали Эрла дубинками: от мыслей о простом выживании он перешел к раздумью о своем будущем. Таким образом, он сам стал своим худшим врагом: Эрл вспоминал сына, пугливого, наблюдательного мальчишку, обладающего странной способностью сохранять полную неподвижность, готового часами сидеть и наблюдать, не произнося ни слова, а затем, отвечая на вопрос, выложить все то, что произошло у него перед глазами, каким бы несущественным это ни было.

Эрл думал о своей жене, самой прекрасной женщине на свете, вспоминал, как безумно влюбился в нее, впервые увидев ее на базе на мысе Жирардо в 1944 году, когда он только вернулся с Таравы и щеголял новенькой формой, увешанной наградами, — настоящий американский герой.

Вот какие мысли приходили Эрлу чаще всего; вот что причиняло ему самую сильную боль. Легко быть героем, когда впереди тебя ничего не ждет и ты веришь только в морскую пехоту Соединенных Штатов. Но затем, уже полюбив, Эрл вынужден был снова отправиться в пекло сражений, и он хорошо запомнил, какая свинцовая горечь давила его, потому что впервые в жизни мир вдруг раскрыл перед ним множество манящих возможностей.

Но Эрл вернулся. Он не мог не вернуться. Таким он был и иначе не мог поступить.

О господи, я просыпаюсь утром,И мне ужасно плохо.Ой-ой-ой, крошка, как же мне плохо!

Я вспоминаю о счастливых, веселых деньках,Господи, которые остались в прошлом.

Размеренно поднимая и опуская мотыги, негры пели, чтобы подавить дьявола, чтобы подавить чувство безысходности, переполняющее их души.

У Эрла мелькнула мысль, что они поют для него.

Внутреннее устройство лагеря было на удивление сложным и многоступенчатым: ряды бараков за оградой из колючей проволоки, в середине еще один периметр ограждения, а внутри него один барак.

В каждом из четырех углов внутреннего квадрата стояла двухуровневая вышка, и Эрл разглядел на верхней площадке пулеметы. Он сразу же понял, что пулеметы обеспечивают полное господство над всем лагерем: стволы 30-го калибра с водяным охлаждением способны вести огонь в течение очень длительного времени, а поскольку бараки представляли собой жалкие дощатые сооружения, от свинцового ливня нигде нельзя было укрыться, принимая в расчет законы баллистики. При необходимости пулеметы могли залить всю территорию лагеря смертоносным дождем, и через считанные секунды, ну, может, минуты в бараках не осталось бы никого в живых. Спасения от пулеметов не было, они контролировали все пространство.

Маленький конвой вошел за внешнее ограждение. Здесь было что-то вроде общины. Не все заключенные работали на полях: кто-то остался в лагере и мыл бараки, скоблил полы, развешивал постиранное белье, занимался прочими хозяйственными мелочами, необходимыми для деятельности такого сложного учреждения. Под отдельным навесом женщины готовили еду в больших котлах, также под присмотром охранников, которые прохаживались по территории, низко надвинув на глаза кепки с козырьком, и бдительно присматривали за порядком. У самой проволочной ограды находилось что-то вроде свободной зоны для заслуживающих доверия, где отдыхали несколько пожилых мужчин, которые со смехом рассказывали что-то друг другу. Однако при приближении странной процессии все разговоры смолкли: негры изумленно уставились на белого, облаченного в полосатую арестантскую робу. Несомненно, до них доходили слухи о том, что в «гробу» держат белого, но они не могли в это поверить. И вот наконец они своими глазами увидели его, живого, во плоти, — белого мужчину, скованного по рукам и ногам, которого вели под конвоем охранники в кепках.