И да убоится жена

Она согласно кивала, хотя его доводы, особенно, последний, ничего ей не разъясняли. Но признаться в этом мужу было равносильно тому, как предстать перед ним нагой при дневном свете, чего Гюльнара никогда не допускала и раньше, а уж теперь, с её телесами... Она даже традиционный поход в баню с будущей свекровью перед свадьбой до сих пор вспоминала со смущением.

Будучи воспитанной в восточных традициях, Гюля заранее прощала своему "господину" возможный грех неверности, особенно учитывая его безукоризненное отношение к семье.

Между тем, изменение графика отгулов объяснялось гораздо проще. Ширинбек с работы приезжал прямо к Марине, а домой являлся на следующий день, естественно, в хорошем расположении духа. То же и в обратном направлении - уходил из дома, как на работу, на сутки раньше графика. Время от времени, нечасто, Марина просила его сдвинуть свой приезд или отъезд на пару дней в ту или иную сторону, и ему всегда удавалось договориться со своим сменщиком, раньше - с мастером, теперь - с начальником участка об этих небольших изменениях. Ещё она просила обязательно звонить ей в дни свиданий по утрам до половины восьмого, до школы, и в случае непредвиденных обстоятельств он должен был услышать, что ошибся номером. За три с лишним года их встреч такие обстоятельства случались не более пяти раз - как-то ответил мужской голос, и Ширинбек дал отбой, в другой раз он "не туда попал", и пару раз болели дети и Марина брала бюллетень по уходу за ними.

Ширинбек ещё несколько раз наведывался в дом Марины, всякий раз тщательно соблюдая конспирацию, благо на дворе стояла осень - позднее светало и раньше темнело, так что предупредив о своём приходе, он, что ранним утром, что поздним вечером в темноте нырял в узкий проход между смежными заборами и, вспоминая Нани Брегвадзе, "отворял потихо-о-оньку калитку". В его дорожном чемоданчике всегда находилась бутылка шампанского или лёгкого вина "Кямширин", коробочка шоколадных конфет (приносить еду Марина категорически запрещала - "не на вокзале живём"). Но всё это было "на потом". А вначале каждый раз он быстрым шагом, почти бегом преодолевал "бесконечное" пространство в пару десятков метров по садовой дорожке, птицей взлетал на несколько ступенек заднего крыльца и, ворвавшись в заботливо распахнутую перед ним дверь на кухню, заключал в свои нежные объятия сияющую Маринку.

- Ну, подожди, подожди, джигит, хоть папаху и бурку сними, - она снимала с него кепку, надевала её на себя козырьком назад или ловко набрасывала на штырь стоящей в углу вешалки, а помочь снять плащ уже не успевала, оказываясь у него на руках.

- Сниму, сниму, всё сниму, не беспокойся, - смеялся он, неся её, барахтающуюся в его крепких руках, проторенным маршрутом...